Lyrics and translation Aldir Blanc - Lupicinia

Lupicinia

Aí Nei, essa vai pra Valmir Gato Manso

Amei uma enfermeira do Salgado Filho
Paixão passageira, sem charme nem brilho
Roteiro batido, romance na tarde
E aí, numa seresta na Dois de Dezembro
Me perguntaram por ela nem lembro
Eu respondi com um sorriso covarde
Ouvi, que bofetada morreu duas vezes
Uma aqui e agora, a outra há seis meses
Balbuciei morrida ou matada?
Depende do seu conceito de assassinato
Um pobre amor não é amor barato
Quem fala de tudo não sabe de nada
Na rua do Tijolo, bloco 5, aquele de esquina
Morou uma enfermeira com a chama vital de Ana Karenina
Dirá um dodói que Tolstói era chuva demais pra tão pouca planta
Ô trouxa, heroínas sem par podem brotar na Rússia ou lá em Água Santa
Aquela mulher que dosava o soro nas veias dos agonizantes
Não teve sequer um calmante pra dor sem remédio que aflige os amantes
Por mais que a literatura celebre figuras em vã fantasia
Ninguém foi mais nobre que a pobre da Enfermaria
Na rua do Tijolo, bloco 5, aquele de esquina
Morou uma enfermeira com a chama vital de Ana Karenina
Dirá um dodói que Tolstói era chuva demais pra tão pouca planta
Ô trouxa, heroínas sem par podem brotar na Rússia ou lá em Água Santa
Aquela mulher que dosava o soro nas veias dos agonizantes
Não teve sequer um calmante pra dor sem remédio que aflige os amantes
Por mais que a literatura celebre figuras em vã fantasia
Ninguém foi mais nobre que a Pobre da Enfermaria

Лупициния

Эй, Ней, эта — для Валмира Гато Мансу

Я любил медсестру из Салгаду Филью,
Мимолётная страсть, без шарма, без лоска.
Банальный сюжет, роман на закате...
И вот, на серенаде на Дойс-де-Десембру
Меня о ней спросили — я и не вспомнил,
Лишь улыбнулся трусливо в ответ.
Сказали: «Вот те на! Да она ж умерла дважды:
Сейчас — и полгода назад».
Пробормотал: «Умерла? Или убита?»
«Зависит, как понимать убийство.
Бедная любовь — не дешёвка на рынке,
Кто говорит обо всём, не знает о главном».
На улице Тижолу, дом пять, тот, что угловой,
Жила медсестра с огнём Анны Карениной,
Скажет какой-нибудь умник: «Толстой — это ливень для хилого кустика».
Эх, простак! Несравненные героини могут родиться и в России, и там, в Агуа-Санте.
Та женщина, что отмеряла капли лекарства в вены умирающих,
Не нашла себе и капли успокоительного от боли неизлечимой, что томит любовников.
Пусть даже литература превозносит фигуры в напрасной фантазии,
Никто не был благороднее бедняжки из лазарета.
На улице Тижолу, дом пять, тот, что угловой,
Жила медсестра с огнём Анны Карениной,
Скажет какой-нибудь умник: «Толстой — это ливень для хилого кустика».
Эх, простак! Несравненные героини могут родиться и в России, и там, в Агуа-Санте.
Та женщина, что отмеряла капли лекарства в вены умирающих,
Не нашла себе и капли успокоительного от боли неизлечимой, что томит любовников.
Пусть даже литература превозносит фигуры в напрасной фантазии,
Никто не был благороднее бедняжки из лазарета.