Le
long
du
vieux
faubourg,
où
pendent
aux
masures
Les
persiennes,
abri
des
secrètes
luxures,
Quand
Le
Soleil
cruel
frappe
à
traits
redoublés
Sur
la
ville
et
les
champs,
sur
les
toits
et
les
blés,
Je
vais
m'
exercer
seul
à
ma
fantasque
escrime,
Flairant
dans
tous
les
coins
les
hasards
de
la
rime,
Trébuchant
sur
les
mots
comme
sur
les
pavés
Heurtant
parfois
des
vers
depuis
longtemps
rêvés.
Ce
père
nourricier,
ennemi
des
chloroses,
Eveille
dans
les
champs
les
vers
comme
les
roses;
Il
fait
s'
évaporer
les
soucis
vers
le
ciel,
Et
remplit
les
cerveaux
et
les
ruches
de
miel.
C'
est
lui
qui
rajeunit
les
porteurs
de
béquilles
Et
les
rend
gais
et
doux
comme
des
jeunes
filles,
Et
commande
aux
moissons
de
croître
et
de
mûrir
Dans
le
coeur
immortel
qui
toujours
veut
fleurir!
Quand,
ainsi
qu'
un
poète,
il
descend
dans
les
villes,
Il
ennoblit
le
sort
des
choses
les
plus
viles,
Et
s'
introduit
en
roi
sans
bruit
et
sans
valets,
Dans
tous
les
hôpitaux
et
dans
tous
les
palais.
Вдоль
старого
предместья,
где
на
лачугах
висят
ставни,
скрывая
тайные
утехи,
когда
жестокое
солнце
бьёт
с
удвоенной
силой
по
городу
и
полям,
по
крышам
и
хлебам,
я
иду
один,
упражняясь
в
моей
причудливой
фехтовании,
вынюхивая
во
всех
уголках
случайные
рифмы,
спотыкаясь
о
слова,
как
о
мостовую,
натыкаясь
иногда
на
давно
вымечтанные
стихи.
Этот
кормилец,
враг
бледной
немощи,
пробуждает
в
полях
и
стихи,
и
розы;
он
заставляет
заботы
испаряться
к
небесам
и
наполняет
умы
и
ульи
мёдом.
Это
он
возвращает
молодость
тем,
кто
ходит
с
костылями,
и
делает
их
весёлыми
и
нежными,
как
юные
девушки,
и
велит
хлебам
расти
и
зреть
в
бессмертном
сердце,
которое
всегда
хочет
цвести!
Когда,
подобно
поэту,
он
спускается
в
города,
он
облагораживает
участь
самых
низменных
вещей
и
входит,
как
король,
без
шума
и
без
слуг,
во
все
больницы
и
во
все
дворцы.