Lyrics and translation Leo Ferré - Ecoute-Moi

Ecoute-Moi

Écoute-moi, listen to me, ascoltame, Lazare
Quand les pendules sonneront leurs voix stellaires
Et que les boulevards traîneront plus par terre
Tu pourras te lever dans ce siècle bizarre

Moi qui vendais des Paris-Soir à Babylone
Quand les avions à réaction avaient des plumes
Et gueulaient des chants doux comme un concert de brume
Sur cet Orient avec leurs gorges microphones

Tant que j'aurai le souffle et l'encre dans ma rue
Et que le vent du Nord ouvrira mes éponges
Il régnera chez moi comme une mer têtue
Qui me tiendra la main à la marée des songes

Qui dira la passion du Corton à la messe
Cette rouge chanson plus rouge que le sang?
Qui dira la virginité de nos caresses
Quand il y passerait Jésus entre nos dents?

Rien n'est beau qu'un matin laïc dans la brume
Alors que le soleil est encore au dortoir
Et que la gaze dans la plaine se consume
Comme un rictus d'encens quand s'ébroue l'encensoir

Je vis, dès aujourd'hui je suis mort dans la cire
Ma voix microsillonne une terre ignorée
On me lit n'importe où à l'heure du délire
À l'ombre d'un juke-box où bourgeonnent des fées

Dans l'azur en prison vautré sous la mémoire
Maldoror d'une main et Sade dans le froc
Je suis en or galvanoplaste et je m'égare
Sous la tête diamant d'un phonographe toc

Ma voix dans quelque temps sous la lune en plastique
Quand ma carcasse présumée aura fané
Et que des Roméo sur les places publiques
Tendront complaisamment leur perche aux chats nichés

Ma voix les bercera dans des berceaux de passe
Niche-toi, mon copain, et perches-y ton bouc
Moi, le berger perdu qui renifle la trace
De mes brebis rasées de frais pour le new-look

La vie est un chaland où meurent des rengaines
Les larmes sont les flots, la peine le roulis
Quelquefois le bonheur invente des misaines
À ce rafiot qui s'envoilure alors et plie

Выслушай меня

Выслушай меня, listen to me, ascoltame, Лазарь мой
Когда маятники пробьют звёздные голоса
И бульвары лягут ниц, припав к земле,
Ты сможешь встать, любовь моя, в этом странном веке.

Я, торговавший «Paris-Soir» в Вавилоне,
Когда у реактивных самолётов были перья
И неслись их мягкие песни, как концерт тумана,
Над Востоком, глотки их — микрофоны.

Пока у меня есть дыхание и чернила на моей улице,
И пока северный ветер наполняет мои лёгкие,
Во мне будет царить, как упрямое море,
То, что держит мою руку в приливе грёз.

Кто воспоёт страсть Кортона на мессе,
Эту красную песню, краснее крови?
Кто воспоёт девственность наших ласк,
Когда между нашими зубами пройдёт сам Иисус?

Нет ничего прекраснее мирского утра в тумане,
Когда солнце ещё в своей спальне,
И марля на равнине тлеет,
Как ухмылка ладана, когда кадило качается.

Я жив, но уже сегодня я мёртв в воске,
Мой голос микробороздит неведомую землю,
Меня читают где угодно в час бреда,
В тени музыкального автомата, где распускаются феи.

В лазурной тюрьме, поверженный памятью,
Мальдорор в одной руке, а Сад в штанах,
Я — гальванизированное золото, и я блуждаю,
Под алмазной головкой дешёвого фонографа.

Мой голос через какое-то время под пластиковой луной,
Когда моя предполагаемая туша увянет,
И Ромео на площадях,
Будут услужливо протягивать свои шесты гнездящимся кошкам.

Мой голос будет убаюкивать их в колыбелях страсти,
Устраивайся, дружище, и повесь на него свою бороду,
Я, потерянный пастух, идущий по следу
Моих остриженных овец, готовых к новому облику.

Жизнь — это баржа, где умирают припевы,
Слёзы — это волны, а горе — качка,
Иногда счастье изобретает паруса
Для этой посудины, которая тогда расправляет крылья и изгибается.