Lyrics and translation Omnia - The Raven

The Raven

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of someone gently rapping, tapping at my chamber door.
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door-
Only this, and nothing more."

Ah, distinctly I remember it was in a bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;- vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow- sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me- filled me with fantastic terrors never felt before;
Presently to still the beating of my heart, I stood repeating,
"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;-
Merely this, and nothing more."

Out into the darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"-
Merely this, and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is someone at my window lattice:
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment and this mystery explore,
'Tis the wind and nothing more."

Open wide I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.

Soon that ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore.
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering on the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on this Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven, "Nevermore."

Now the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered- not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, "other friends have gone before-
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Quoth the Raven, "Nevermore."

Then methought the air grew denser, perfumed by an unseen censer
Swung by Seraphim whose footfalls tinkled on the tufted floor.
Once more on the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore-
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil!- prophet still, if bird or devil!-
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert isle enchanted-
On this home by horror haunted- tell me truly, I implore-
Is there- is there balm in Gilead?- tell me- tell me, I implore!"
Quoth the Raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil- prophet still, if bird or devil!
By that Heaven stretched above us- by that God we both adore-
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore-
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
Quoth the Raven, "Nevermore."

"Be that word our sign in parting, bird or fiend," I shrieked, upstarting-
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!- quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven, "Nevermore."

Now the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamplight o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Will be lifted- nevermore!

Ворон

Полночь. Сумрачно. Устал я, изнемог,
Над забытым фолиантом голову склонив,
Чуть не дремал, как вдруг раздался стук,
Словно кто-то легонько в дверь мою постучал.
"Гость какой-то," - пробормотал я, "в дверь мою стучит -
Только это, и ничего более."

Ах, я помню, был декабрь, месяц хладный,
И углей последние отблески блистали на полу.
Ждал рассвета я, и тщетно утешенья я искал,
В книгах - от печали средство, что по милой Ленор,
По прекрасной, лучезарной деве, Ленор ангелы зовут,
Имя здесь ее забыто навсегда.

Шелк завес, лиловых, трепетал, и шорох их печальный,
Наполнял меня неведомым, фантастическим страхом;
Чтобы сердце успокоить, стал я повторять:
"Гость какой-то просит входа в дверь мою -
Поздний гость стучит у двери в комнату мою -
Только это, и ничего более."

В темноту вгляделся я, стоя долго, страх и трепет ощущая,
Сны такие видел, какие смертным видеть не дано;
Но молчанье не нарушалось, тишина не отвечала,
И единственное слово прошептало: "Ленор!"
Я шепнул, и эхо подхватило слово: "Ленор!" -
Только это, и ничего более."

В комнату вернулся я, душа моя пылала,
Вновь раздался стук, но громче, чем тот, что был доселе.
"Верно," - молвил я, - "у оконной решетки кто-то есть:
Посмотрю, что там случилось, тайну эту разгадаю -
Пусть на миг замрет сердечко, тайну эту разгадаю -
Это ветер, и ничего более."

Распахнул я ставни настежь, и с шуршаньем, с легким взмахом,
Ворон важный, горделивый, дней давно минувших, внутрь влетел;
Не склонился он нисколько, не остановился, не помедлил,
Но, как лорд иль леди важная, над дверью моей воссел -
На бюсте Паллады, прямо над дверью в мою комнату,
Он уселся, и сидит, и ничего более.

Птица черная, как эбонит, вдруг развеяла мою печаль,
Своим видом строгим, важным, вызвав легкую улыбку.
"Хоть твой гребень ободран и облезл, ты, вижу, не трус,
Страшный, мрачный, древний ворон, что летаешь в ночи -
Как зовут тебя, скажи мне, на плутоновском берегу ночном?"
Каркнул ворон: "Nevermore."

Ворон, одиноко сидя на спокойном бюсте, лишь
Это слово повторял, как будто душу в нем излил.
Больше он не молвил слова, не взмахнул ни раз крылом,
Пока я едва пробормотал: "Другие прежде улетали,
Завтра он покинет тоже, как надежды улетали."
Каркнул ворон: "Nevermore."

И, мне чудилось, что воздух стал плотней, как от кадила,
Что серафимы незримо кадят, и шаги их слышу на полу.
Вновь в кресло я опустился, и мечтами предавался,
Думал, что зловещий ворон, этот вестник из былого -
Что зловещий, мрачный, жуткий, тощий ворон из былого
Каркнул, "Nevermore" имея в виду.

"Пророк!" - молвил я, - "о, злобное созданье! - будь ты птица иль сам дьявол! -
Искуситель ли тебя послал, иль буря занесла сюда,
На заклятый остров, где царит отчаянье и ужас,
В этот дом, где призраки живут, - скажи мне правду, умоляю -
Есть ли бальзам в Галааде? - скажи мне, умоляю!"
Каркнул ворон: "Nevermore."

"Пророк!" - молвил я, - "о, злобное созданье! - будь ты птица иль сам дьявол!
Клянусь небом над нами, клянусь тем Богом, что мы чтим -
Скажи душе моей печальной, встречу ль я в Эдеме дальнем
Ту святую деву, Ленор, что ангелы зовут -
Ту прекрасную, лучезарную деву, что зовут ангелы Ленор."
Каркнул ворон: "Nevermore."

"Пусть это слово будет знаком расставания, птица или бес!" - вскричал я, встав,
"Вернись в бурю, на плутоновский берег ночной!
Не оставляй черного пера - символа той лжи, что ты изрек! -
Оставь мое одиночество нетронутым! - покинь бюст над дверью!
Убери свой клюв из сердца моего, и тень свою с моей двери!"
Каркнул ворон: "Nevermore."

И ворон, не взлетая, сидит, сидит, сидит
На бледном бюсте Паллады, над дверью в мою комнату;
И глаза его как будто у демона, что видит сны,
И свет лампы, льющийся на него, бросает тень на пол;
И душа моя из этой тени, что лежит на полу,
Не воспрянет - nevermore!