Paroles et traduction Александр Розенбаум - 101-й километр

101-й километр

От неонового света глазу холодно и больно.
На сто первый километр уезжаю добровольно.
На сто первом километре на ветру не реют флаги,
Там, на этом самом ветре, доживают жизнь бродяги.

Там в реке играет лещ, а в избе - баян.
Голь гуляет по земле перекатная.
Ни банкира, ни качка. Делить нечего.
Постирушка с утречка, а драка к вечеру,
Драка к вечеру.

С детства верил я поэту, чьи стихи учили в школе.
Он сказал, что счастья нету, в жизни есть покой и воля.
Здесь с покоем напряжённо, да и воля под надзором.
Дарят нам чужие жёны счастье тёмным коридором.

Два бревна, сарай, качель, трактор на горе.
Лампа в шестьдесят свечей, абажур сгорел.
Две лопаты уголька в печку брошены.
Наливай, братан, стакан, по-хорошему,
По-хорошему.

И не сказал бы я, что спета моя песенка, но знаю:
На сто первом километре буду сам себе хозяин.
Соберу в лесу под ёлкой то ли Думу, то ли Раду -
Двух девчонок из посёлка и цыгана-конокрада.

Мне - гнедую, а ему - масти вороной.
Всё одно пойду в тюрьму, а с кем - не всё равно.
Так что "фофан" не продам, в Потьме сотканный,
Где мне снились иногда отмель с лодкою,
Отмель с лодкою.

И так как все мои вопросы остаются без ответа,
Две мечты имею: космос и сто первый километр.
В космос точно не забраться, для него не вышел рожей.
Так что двину-ка я, братцы, к светлым далям Подпорожья.

Там в реке играет лещ, а в избе - баян.
Голь гуляет по земле перекатная.
Ни банкира, ни качка. Делить нечего.
Постирушка с утречка, а драка к вечеру,
Драка к вечеру.

The 101st Kilometer

The neon light hurts my eyes, it's cold and bright.
I'm leaving for the 101st kilometer, of my own free will tonight.
No flags are waving in the wind at the 101st,
There, in that very wind, the wanderers live their lives, lost.

The bream plays in the river, and the bayan sings in the shack.
Vagabonds roam the land, never looking back.
No banker, no sailor. Nothing to divide.
Laundry in the morning, and a fight by evening tide,
A fight by evening tide.

Since childhood, I believed the poet whose verses we learned in school.
He said there's no happiness, only peace and freedom rule.
Here peace is strained, and freedom under watch.
Other men's wives offer happiness in a dark corridor's catch.

Two logs, a shed, a swing, a tractor on the hill.
A sixty-watt bulb, the lampshade burned and still.
Two shovels of coal thrown into the stove's embrace.
Pour a glass, my friend, for goodness sake,
For goodness sake.

I wouldn't say my song is over, but I know:
At the 101st kilometer, I'll be my own master, you know.
I'll gather under the fir tree, a Duma or a Rada maybe -
Two girls from the village and a gypsy horse thief, baby.

A chestnut mare for me, and a black one for him.
I'll end up in jail anyway, but with whom does matter, my dear, within.
So I won't sell my "fofan" woven in Potma's jail,
Where I sometimes dreamt of a shoal with a boat, a peaceful trail,
A shoal with a boat, a peaceful trail.

And since all my questions remain unanswered,
I have two dreams: space and the 101st kilometer.
I can't reach space, my face doesn't fit the bill.
So I'll head, my friends, to the bright expanses of Podporozhye's thrill.

There the bream plays in the river, and the bayan sings in the shack.
Vagabonds roam the land, never looking back.
No banker, no sailor. Nothing to divide.
Laundry in the morning, and a fight by evening tide,
A fight by evening tide.