Paroles et traduction Allen Ginsberg - Howl

Howl

For Carl Solomon
I saw the best minds of my generation destroyed by madness, starving hysterical naked
Dragging themselves through the negro streets at dawn looking for an angry fix
Angelheaded hipsters burning for the ancient heavenly connection to the starry dynamo in the machinery of night
Who poverty and tatters and hollow-eyed and high sat up smoking in the supernatural darkness of cold-water flats floating across the tops of cities contemplating jazz
Who bared their brains to Heaven under the El and saw Mohammedan angels staggering on tenement roofs illuminated
Who passed through universities with radiant eyes hallucinating Arkansas and Blake-light tragedy among the scholars of war
Who were expelled from the academies for crazy & publishing obscene odes on the windows of the skull
Who cowered in unshaven rooms in underwear, burning their money in wastebaskets and listening to the Terror through the wall
Who got busted in their pubic beards returning through Laredo with a belt of marijuana for New York
Who ate fire in paint hotels or drank turpentine in Paradise Alley, death, or purgatoried their torsos night after night
With dreams, with drugs, with waking nightmares, alcohol and cock and endless balls
Incomparable blind streets of shuddering cloud and lightning in the mind leaping towards poles of Canada & Paterson, illuminating all the motionless world of Time between
Peyote solidities of halls, backyard green tree cemetery dawns, wine drunkenness over the rooftops, storefront boroughs of teahead joyride neon blinking traffic light, sun and moon and tree vibrations in the roaring winter dusks of Brooklyn, ashcan rantings and kind king light of mind
Who chained themselves to subways for the endless ride from Battery to holy Bronx on benzedrine until the noise of wheels and children brought them down shuddering mouth-wracked and battered bleak of brain all drained of brilliance in the drear light of Zoo
Who sank all night in submarine light of Bickford's floated out and sat through the stale beer afternoon in desolate Fugazzi's, listening to the crack of doom on the hydrogen jukebox
Who talked continuously seventy hours from park to pad to bar to Bellevue to museum to the Brooklyn Bridge
A lost batallion of platonic conversationalists jumping down the stoops off fire escapes off windowsills off Empire State out of the moon
Yacketayakking screaming vomiting whispering facts and memories and anecdotes and eyeball kicks and shocks of hospitals and jails and wars
Whole intellects disgorged in total recall for seven days and nights with brilliant eyes, meat for the Synagogue cast on the pavement
Who vanished into nowhere Zen New Jersey leaving a trail of ambiguous picture postcards of Atlantic City Hall
Suffering Eastern sweats and Tangerian bone-grindings and migraines of China under junk-withdrawal in Newark's bleak furnished room
Who wandered around and around at midnight in the railway yard wondering where to go, and went, leaving no broken hearts
Who lit cigarettes in boxcars boxcars boxcars racketing through snow toward lonesome farms in grandfather night
Who studied Plotinus Poe St John of the Cross telepathy and bop kabbalah because the universe instinctively vibrated at their feet in Kansas
Who loned it through the streets of Idaho seeking visionary indian angels who were visionary indian angels
Who thought they were only mad when Baltimore gleamed in supernatural ecstasy
Who jumped in limousines with the Chinaman of Oklahoma on the impulse of winter midnight streetlight smalltown rain
Who lounged hungry and lonesome through Houston seeking jazz or sex or soup, and followed the brilliant Spaniard to converse about America and Eternity, a hopeless task, and so took ship to Africa
Who disappeared into the volcanoes of Mexico leaving nothing behind but the shadow of dungarees and the larva and ash of poetry scattered in fireplace Chicago
Who reappeared on the West Coast investigating the FBI in beards and shorts with big pacifist eyes sexy in their dark skin passing out incomprehensible leaflets
Who burned cigarette holes in their arms protesting the narcotic tobacco haze of Capitalism, who distributed Supercommunist pamphlets in Union Square weeping and undressing while the sirens of Los Alamos wailed them down, and wailed down Wall, and the Staten Island ferry also wailed
Who broke down crying in white gymnasiums naked and trembling before the machinery of other skeletons
Who bit detectives in the neck and shrieked with delight in policecars for committing no crime but their own wild cooking pederasty and intoxication
Who howled on their knees in the subway and were dragged off the roof waving genitals and manuscripts
Who let themselves be fucked in the ass by saintly motorcyclists, and screamed with joy
Who blew and were blown by those human seraphim, the sailors, caresses of Atlantic and Caribbean love
Who balled in the morning in the evenings in rosegardens and the grass of public parks and cemeteries scattering their semen freely to whomever come who may
Who hiccuped endlessly trying to giggle but wound up with a sob behind a partition in a Turkish Bath when the blond & naked angel came to pierce them with a sword
Who lost their loveboys to the three old shrews of fate the one eyed shrew of the heterosexual dollar the one eyed shrew that winks out of the womb and the one eyed shrew that does nothing but sit on her ass and snip the intellectual golden threads of the craftsman's loom
Who copulated ecstatic and insatiate and fell off the bed, and continued along the floor and down the hall and ended fainting on the wall with a vision of ultimate cunt and come eluding the last gyzym of consciousness
Who sweetened the snatches of a million girls trembling in the sunset, and were red eyed in the morning but were prepared to sweeten the snatch of the sunrise, flashing buttocks under barns and naked in the lake
Who faded out in vast sordid movies, were shifted in dreams, woke on a sudden Manhattan, and picked themselves up out of basements hungover with heartless Tokay and horrors of Third Avenue iron dreams & stumbled to unemployment offices
Who walked all night with their shoes full of blood on the snowbank docks waiting for a door in the East River to open full of steamheat and opium
Who created great suicidal dramas on the appartment cliff-banks of the Hudson under the wartime blue floodlight of the moon & their heads shall be crowned with laurel in oblivion
Who ate the lamb stew of the imagination or digested the crab at the muddy bottom of the rivers of the Bowery
Who wept at the romance of the streets with their pushcarts full of onions and bad music
Who sat in boxes breathing in the darkness under the bridge, and rose up to build harpsichords in their lofts, who coughed on the sixth floor of Harlem crowned with flame under the tubercular sky surrounded by orange crates of theology
Who scribbled all night rocking and rolling over lofty incantations which in the yellow morning were stanzas of gibberish
Who cooked rotten animals lung heart feet tail borsht & tortillas dreaming of the pure vegetable kingdom
Who plunged themselves under meat trucks looking for an egg
Who threw their watches off the roof to cast their ballot for an Eternity outside of Time, & alarm clocks fell on their heads every day for the next decade
Who cut their wrists three times successively unsuccessfully, gave up and were forced to open antique stores where they thought they were growing old and cried
Who were burned alive in their innocent flannel suits on Madison Avenue amid blasts of leaden verse & the tanked-up clatter of the iron regiments of fashion & the nitroglycerine shrieks of the fairies of advertising & the mustard gas of sinister intelligent editors, or were run down by the drunken taxicabs of Absolute Reality
Who jumped off the Brooklyn Bridge this actually happened and walked away unknown and forgotten into the ghostly daze of Chinatown soup alleyways & firetrucks, not even one free beer
Who sang out of their windows in despair, fell out of the subway window, jumped in the filthy Passaic, leaped on negroes, cried all over the street, danced on broken wineglasses barefoot smashed phonograph records of nostalgic European 1930s German jazz finished the whiskey and threw up groaning into the bloody toilet, moans in their ears and the blast of colossal steamwhistles
Who barreled down the highways of the past journeying to each other's hotrod-Golgotha jail-solitude watch Birmingham jazz incarnation
Who drove crosscountry seventytwo hours to find out if I had a vision or you had a vision or he had a vision to find out Eternity
Who journeyed to Denver, who died in Denver, who came back to Denver & waited in vain, who watched over Denver & brooded & loned in Denver and finally went away to find out the Time, & now Denver is lonesome for her heroes
Who fell on their knees in hopeless cathedrals praying for each other's salvation and light and breasts, until the soul illuminated its hair for a second
Who crashed through their minds in jail waiting for impossible criminals with golden heads and the charm of reality in their hearts who sang sweet blues to Alcatraz
Who retired to Mexico to cultivate a habit, or Rocky Mount to tender Buddha or Tangiers to boys or Southern Pacific to the black locomotive or Harvard to Narcissus to Woodlawn to the daisychain or grave
Who demanded sanity trials accusing the radio of hypnotism & were left with their insanity & their hands & a hung jury
Who threw potato salad at CCNY lecturerson Dadaism and subsequently presented themselves on the granite steps of the madhouse with the shaven heads and harlequin speech of suicide, demanding instantaneous lobotomy
And who were given instead the concrete void of insulin Metrazol electricity hydrotherapy psychotherapy occupational therapy pingpong & amnesia
Who in humorless protest overturned only one symbolic pingpong table, resting briefly in catatonia
Returning years later truly bald except for a wig of blood, and tears and fingers, to the visible madman doom of the wards of the madtowns of the East
Pilgrim State's Rockland's and Greystone's foetid halls, bickering with the echoes of the soul, rocking and rolling in the midnight solitude-bench dolmen-realms of love, dream of life a nightmare, bodies turned to stone as heavy as the moon
With mother finally *****, and the last fantastic book flung out of the tenement window, and the last door closed at 4 A.M. and the last telephone slammed at the wall in reply and the last furnished room emptied down to the last piece of mental furniture, a yellow paper rose twisted on a wire hanger on the closet, and even that imaginary, nothing but a hopeful little bit of hallucination—
Ah, Carl, while you are not safe I am not safe, and now you're really in the total animal soup of time—
And who therefore ran through the icy streets obsessed with a sudden flash of the alchemy of the use of the ellipse the catalog the meter & the vibrating plane
Who dreamt and made incarnate gaps in Time & Space through images juxtaposed, and trapped the archangel of the soulbetween 2 visual images and joined the elemental verbs and set the noun and dash of consciousness together jumping with sensation of
Pater Omnipotens Aeterna Deus
To recreate the syntax and measure of poor human prose and stand before you speechless and intelligent and shaking with shame, rejected yet confessing out the soul to conform to the rhythm of thought in his naked and endless head
The madman bum and angel beat in Time, unknown, yet putting down here what might be left to say in time come after death
And rose incarnate in the ghostly clothes of jazz in the goldhorn shadow of the band and blew the suffering of America's naked mind for love into an
Eli eli lamma lamma sabacthani
Saxophone cry that shivered the cities down to the last radio
With the absolute heart of the poem butchered out of their own bodies good to eat a thousand years
What sphinx of cement and aluminium bashed open their skulls and ate up their brains and imagination?
Moloch
! Solitude! Filth! Ugliness! Ashcans and unobtainable dollars! Children screaming under the stairways! Boys sobbing in armies! Old men weeping in the parks!
Moloch! Moloch! Nightmare of Moloch! Moloch the loveless! Mental Moloch! Moloch the heavy judger of men!
Moloch the incomprehensible prison! Moloch the crossbone soulless jailhouse and Congress of sorrows! Moloch whose buildings are judgement! Moloch the vast stone of war! Moloch the stunned governments!
Moloch whose mind is pure machinery! Moloch whose blood is running money! Moloch whose fingers are ten armies! Moloch whose breast is a cannibal dynamo! Moloch whose ear is a smoking tomb!
Moloch whose eyes are a thousand blind windows! Moloch whose skyscrapers stand in the long streets like endless Jehovas! Moloch whose factories dream and choke in the fog! Moloch whose smokestacks and antennae crown the cities!
Moloch whose love is endless oil and stone! Moloch whose soul is electricity and banks! Moloch whose poverty is the specter of genius! Moloch whose fate is a cloud of sexless hydrogen! Moloch whose name is the Mind!
Moloch in whom I sit lonely! Moloch in whom I dream angels! Crazy in Moloch! Cocksucker in Moloch! Lacklove and manless in Moloch!
Moloch who entered my soul early! Moloch in whom I am a consciousness without a body! Moloch who frightened me out of my natural ecstasy! Moloch whom I abandon! Wake up in Moloch! Light streaming out of the sky!
Moloch! Moloch! Robot apartments! invisable suburbs! skeleton treasuries! blind capitals! demonic industries! spectral nations! invincible madhouses! granite cocks! monstrous bombs!
They broke their backs lifting Moloch to Heaven! Pavements, trees, radios, tons! lifting the city to Heaven which exists and is everywhere about us!
Visions! omens! hallucinations! miracles! ecstacies! gone down the American river!
Dreams! adorations! illuminations! religions! the whole boatload of sensitive bullshit!
Breakthroughs! over the river! flips and crucifixions! gone down the flood! Highs! Epiphanies! Despairs! Ten years' animal screams and suicides! Minds! New loves! Mad generation! down on the rocks of Time!
Real holy laughter in the river! They saw it all! the wild eyes! the holy yells! They bade farewell! They jumped off the roof! to solitude! waving! carrying flowers! Down to the river! into the street!
Carl Solomon! I'm with you in Rockland
Where you're madder than I am
I'm with you in Rockland
Where you must feel strange
I'm with you in Rockland
Where you imitate the shade of my mother
I'm with you in Rockland
Where you've murdered your twelve secretaries
I'm with you in Rockland
Where you laugh at this invisible humour
I'm with you in Rockland
Where we are great writers on the same dreadful typewriter
I'm with you in Rockland
Where your condition has become serious and is reported on the radio
I'm with you in Rockland
Where the faculties of the skull no longer admit the worms of the senses
I'm with you in Rockland
Where you drink the tea of the breasts of the spinsters of Utica
I'm with you in Rockland
Where you pun on the bodies of your nurses the harpies of the Bronx
I'm with you in Rockland
Where you scream in a straightjacket that you're losing the game of actual pingpong of the abyss
I'm with you in Rockland
Where you bang on the catatonic piano the soul is innocent and immortal it should never die ungodly in an armed madhouse
I'm with you in Rockland
Where fifty more shocks will never return your soul to its body again from its pilgrimage to a cross in the void
I'm with you in Rockland
Where you accuse your doctors of insanity and plot the Hebrew socialist revolution against the fascist national Golgotha
I'm with you in Rockland
Where you will split the heavens of Long Island and resurrect your living human Jesus from the superhuman tomb
I'm with you in Rockland
Where there are twentyfive thousand mad comrades all together singing the final stanzas of the Internationale
I'm with you in Rockland
Where we hug and kiss the United States under our bedsheets the United States that coughs all night and won't let us sleep
I'm with you in Rockland
Where we wake up electrified out of the coma by our own souls' airplanes roaring over the roof they've come to drop angelic bombs the hospital illuminates itself imaginary walls collapse O skinny legions run outside O starry-spangled shock of mercy the eternal war is here O victory forget your underwear we're free
I'm with you in Rockland
In my dreams you walk dripping from a sea-journey on the highway across America in tears to the door of my cottage in the Western night

Вопль

Карлу Соломону посвящается
Я видел, как лучшие умы моего поколения были уничтожены безумием, истерично голодая голыми,
Тащились по негритянским улицам на рассвете, ища злобной дозы,
ангелоглавые хипстеры, жаждущие древней небесной связи со звездным динамо в механизме ночи,
Которые в нищете и лохмотьях, с пустыми глазами и под кайфом, сидели, куря в сверхъестественной темноте квартир с холодной водой, паря над крышами городов, размышляя о джазе,
Которые обнажали свои мозги перед небесами под элем и видели мусульманских ангелов, шатающихся по освещенным крышам многоквартирных домов,
Которые проходили через университеты с сияющими глазами, галлюцинируя Арканзас и трагедию Блейка среди ученых мужей войны,
Которых исключили из академий за сумасшествие и публикацию непристойных од на окнах черепа,
Которые съеживались в небритых комнатах в нижнем белье, сжигая свои деньги в мусорных корзинах и слушая Ужас сквозь стену,
Которых арестовывали с их лобковыми бородами, возвращающихся через Ларедо с поясом марихуаны для Нью-Йорка,
Которые ели огонь в дешевых отелях или пили скипидар в Аллее Рая, смерть или очищение своих тел ночь за ночью
С мечтами, с наркотиками, с бодрствующими кошмарами, алкоголем и членом и бесконечными шарами,
несравненные слепые улицы содрогающихся облаков и молний в сознании, прыгающие к полюсам Канады и Патерсона, освещая весь неподвижный мир времени между ними,
Койотовые твердыни залов, зеленые кладбищенские рассветы на задних дворах, винное пьянство на крышах, витрины районов с радостью болванов, неоновые огни светофоров, вибрации солнца, луны и деревьев в ревущих зимних сумерках Бруклина, ругань мусорных баков и добрый царственный свет разума,
Которые приковывали себя к поездам метро для бесконечной поездки от Баттери до святого Бронкса на бензедрине, пока шум колес и детей не сбивал их с ног, дрожащих, с искаженными ртами и разбитыми, опустошенными мозгами во мрачном свете зоопарка,
Которые тонули всю ночь в подводном свете Бикфорда, всплывали и сидели весь застоявшийся пивной день в пустынном Фугацци, слушая треск гибели на водородном музыкальном автомате,
Которые говорили непрерывно семьдесят часов подряд, из парка на квартиру, из бара в Белвью, из музея на Бруклинский мост,
потерянный батальон платоновских спорщиков, прыгающих с крыш по пожарным лестницам, из окон, с Эмпайр-стейт-билдинг, с луны,
орущих, кричащих, блюющих, шепчущих факты, воспоминания, анекдоты, удары в глазные яблоки и потрясения от больниц, тюрем и войн,
целые интеллекты, излившиеся в полном воспоминании в течение семи дней и ночей, с блестящими глазами, мясо для синагоги, брошенное на тротуар,
Которые исчезли в никуда, в дзен Нью-Джерси, оставив после себя след из двусмысленных иллюстрированных открыток с мэрией Атлантик-Сити,
страдающие от восточных потов, перемалывания костей в Танжере и мигрени Китая во время ломки от героина в унылой меблированной комнате Ньюарка,
Которые бродили в полночь по железнодорожной станции, задаваясь вопросом, куда идти, и уходили, не оставляя разбитых сердец,
Которые зажигали сигареты в товарных вагонах, товарных вагонах, товарных вагонах, громыхающих по снегу к одиноким фермам в дедовской ночи,
Которые изучали Плотина, По, святого Иоанна Креста, телепатию и боп-каббалу, потому что вселенная инстинктивно вибрировала у их ног в Канзасе,
Которые бродили по улицам Айдахо в поисках индейских ангелов-провидцев, которые были индейскими ангелами-провидцами,
Которые думали, что сошли с ума только тогда, когда Балтимор сиял в сверхъестественном экстазе,
Которые запрыгивали в лимузины с китайцами из Оклахомы под влиянием импульса зимней полуночи, уличных огней, мелкого дождя в маленьком городке,
Которые слонялись голодными и одинокими по Хьюстону в поисках джаза, секса или супа, и последовали за блестящим испанцем, чтобы поговорить об Америке и Вечности, безнадежном занятии, и поэтому сели на корабль в Африку,
Которые исчезли в вулканах Мексики, не оставив после себя ничего, кроме тени комбинезона, личинок и пепла поэзии, разбросанных в камине Чикаго,
Которые вновь появились на Западном побережье, расследуя ФБР с бородами и в шортах, с большими пацифистскими глазами, сексуальными в своей темной коже, раздавая непонятные листовки,
Которые прожигали сигаретные отверстия в своих руках, протестуя против наркотической табачной дымки капитализма, которые распространяли суперкоммунистические брошюры на Юнион-сквер, плача и раздеваясь, в то время как сирены Лос-Аламоса заглушали их, и заглушали стену, и паром Статен-Айленд тоже завывал,
Которые ломались, плача в белых спортзалах, голые и дрожащие перед механизмами других скелетов,
Которые кусали детективов в шею и визжали от восторга в полицейских машинах за то, что не совершали никаких преступлений, кроме собственной дикой кулинарии, педерастии и интоксикации,
Которые выли на коленях в метро и которых стаскивали с крыши, размахивающих гениталиями и рукописями,
Которые позволяли трахать себя в задницу святым мотоциклистам и кричали от радости,
Которые трахали и были трахаемы этими человеческими серафимами, моряками, ласки атлантической и карибской любви,
Которые трахались по утрам, по вечерам, в розариях и траве общественных парков и кладбищ, свободно разбрасывая свою сперму всем желающим,
Которые бесконечно икали, пытаясь хихикать, но заканчивали рыданиями за перегородкой в турецкой бане, когда приходил белокурый голый ангел, чтобы пронзить их мечом,
Которые теряли своих возлюбленных из-за трех старых ведьм судьбы: одноглазой ведьмы гетеросексуального доллара, одноглазой ведьмы, которая подмигивает из чрева, и одноглазой ведьмы, которая только и делает, что сидит на своей заднице и обрезает интеллектуальные золотые нити ткацкого станка мастера,
Которые совокуплялись в экстазе, ненасытно падали с кровати, продолжали на полу, в коридоре и заканчивали обмороком у стены с видением окончательной пизды и прихода, ускользающего от последнего проблеска сознания,
Которые подслащивали объятия миллиона девушек, дрожащих в лучах заката, и были красноглазыми по утрам, но были готовы подсластить объятия восхода солнца, сверкающие ягодицы под сараями и нагие в озере,
Которые исчезали в огромных грязных фильмах, переносились во снах, просыпались во внезапном Манхэттене, поднимались из подвалов, увешанных бессердечным токаем и ужасами железных снов Третьей авеню, и брели в офисы по безработице,
Которые шли всю ночь напролет с ботинками, полными крови, по заснеженным докам, ожидая, когда откроется дверь в Ист-Ривер, полная пара и опия,
Которые создавали великие самоубийственные драмы на обрывистых берегах Гудзона под военным голубым светом луны, и их головы будут увенчаны лаврами в забвении,
Которые ели тушеного ягненка воображения или переваривали краба на илистом дне рек Бауэри,
Которые плакали над романтикой улиц с их тележками, полными лука и плохой музыки,
Которые сидели в коробках, дыша темнотой под мостом, и поднимались, чтобы строить клавесины на своих чердаках, которые кашляли на шестом этаже Гарлема, увенчанного пламенем под туберкулезным небом, в окружении ящиков с апельсинами теологии,
Которые всю ночь напролет строчили, раскачиваясь и переворачиваясь над высокими заклинаниями, которые желтым утром оборачивались строфами тарабарщины,
Которые готовили тухлых животных - легкие, сердце, ноги, хвост, борщ и лепешки, мечтая о чистом овощном царстве,
Которые бросались под грузовики с мясом в поисках яйца,
Которые выбрасывали свои часы с крыши, чтобы бросить свой голос за Вечность вне Времени, и будильники падали им на головы каждый день в течение следующего десятилетия,
Которые резали себе вены три раза подряд безуспешно, сдавались и были вынуждены открывать антикварные магазины, где им казалось, что они стареют, и плакали,
Которых сожгли заживо в их невинных фланелевых костюмах на Мэдисон-авеню среди взрывов свинцовых стихов, грохота пьяных железных полков моды, нитроглицериновых криков рекламных фей и горчичного газа зловещих умных редакторов, или которых сбивали пьяные такси Абсолютной Реальности,
Которые прыгали с Бруклинского моста - это действительно случалось - и уходили неизвестными и забытыми в призрачную дымку опиумных переулков Чайнатауна и пожарных машин, даже без единой халявной кружки пива,
Которые пели из своих окон в отчаянии, выпадали из окон метро, прыгали в грязный Пассаик, бросались на негров, плакали на всю улицу, танцевали на разбитых бокалах босиком, разбивали пластинки ностальгического европейского немецкого джаза 1930-х годов, допивали виски и, стоная, извергали его в окровавленный унитаз, стоны в ушах и грохот колоссальных паровых свистков,
Которые неслись по шоссе прошлого, направляясь к тюремному одиночеству друг друга, к горячим стержням Голгофы, к джазовому воплощению Бирмингема,
Которые ехали через всю страну семьдесят два часа, чтобы узнать, было ли у меня видение, или у тебя было видение, или у него было видение, чтобы узнать Вечность,
Которые отправились в Денвер, которые умерли в Денвере, которые вернулись в Денвер и ждали напрасно, которые наблюдали за Денвером и размышляли и тосковали в Денвере, и наконец ушли, чтобы узнать Время, и теперь Денвер тоскует по своим героям,
Которые падали на колени в безнадежных соборах, молясь о спасении, свете и груди друг друга, пока душа не озаряла их волосы на секунду,
Которые врывались в свои мозги в тюрьме, ожидая невозможных преступников с золотыми головами и очарованием реальности в сердцах, которые пели сладкий блюз Алькатрасу,
Которые удалились в Мексику, чтобы выработать привычку, или в Роки-Маунт, чтобы лелеять Будду, или в Танжер к мальчикам, или на южный Пасифик к черному локомотиву, или в Гарвард к Нарциссу, на Вудлон к ромашкам, или в могилу,
Которые требовали судов над здравомыслием, обвиняя радио в гипнозе, и остались со своим безумием, своими руками и совещавшимся жюри,
Которые бросали картофельный салат в лекторов Городского колледжа Нью-Йорка на лекциях о дадаизме, а затем представали на гранитных ступенях сумасшедшего дома с бритыми головами и арлекинской речью самоубийства, требуя немедленной лоботомии,
И которым вместо этого давали бетонную пустоту инсулина, метразола, электричества, гидротерапии, психотерапии, трудотерапии, пинг-понга и амнезии,
Которые в безрадостном протесте перевернули только один символический стол для пинг-понга, ненадолго погрузившись в кататонию,
Возвращаясь годы спустя, действительно лысыми, если не считать парика из крови, слез и пальцев, к видимому безумному року палат сумасшедших городов Востока,
В зловонных палатах Пилигрим-Стейт, Рокленда и Грейстоуна, пререкаясь с отголосками души, раскачиваясь и вращаясь в полночной тишине одиночества, в царстве любви дольменов, где сон жизни - кошмар, а тела превращаются в камень, тяжелый, как луна,
Когда мать окончательно трахают, и последнюю фантастическую книгу выбрасывают из окна многоквартирного дома, и последнюю дверь закрывают в 4 часа утра, и последний телефон швыряют в стену в ответ, и последнюю меблированную комнату опустошают до последнего предмета ментальной мебели, желтой бумажной розы, скрученной на проволочной вешалке в шкафу, и даже это воображаемое, не что иное, как немного обнадеживающая галлюцинация —
Ах, Карл, пока ты не в безопасности, я не в безопасности, а теперь ты действительно в полном животном супе времени —
И кто поэтому бежал по ледяным улицам, одержимый внезапной вспышкой алхимии использования эллипса, каталога, метра и вибрирующей плоскости,
Кто мечтал и воплощал пробелы во Времени и Пространстве с помощью сопоставленных образов, и поймал архангела души между двумя визуальными образами, и соединил элементы глаголов, и соединил существительное и тире сознания, прыгая с ощущением
Pater Omnipotens Aeterna Deus
Чтобы воссоздать синтаксис и меру бедной человеческой прозы и стоять перед тобой безмолвным, разумным и дрожащим от стыда, отвергнутым, но исповедующим душу, чтобы соответствовать ритму мысли в своей нагой и бесконечной голове,
Безумный бродяга и ангел, бьющийся во Времени, неизвестный, но записывающий здесь то, что можно было бы сказать после смерти,
И восстал, воплощенный в призрачной одежде джаза, в тени золотого горна оркестра, и вдохнул страдания обнаженного разума Америки ради любви в
Эли, Эли, лама сабахфани?
Крик саксофона, который потряс города до последнего радио,
С абсолютным сердцем поэмы, вырванным из их собственных тел, годным, чтобы питаться им тысячу лет.
Какой сфинкс из цемента и алюминия разбил им черепа и сожрал их мозги и воображение?
Молох!
! Одиночество! Грязь! Уродство! Мусорные баки и недостижимые доллары! Дети, кричащие под лестницами! Мальчики, рыдающие в армиях! Старики, плачущие в парках!
Молох! Молох! Кошмар Молоха! Молох нелюбящий! Молох, суровый судья людей!
Молох, непостижимая тюрьма! Молох, бездушная тюрьма и Конгресс скорбей! Молох, чьи здания - суд! Молох, огромный камень войны! Молох, ошеломленные правительства!
Молох, чей разум - чистый механизм! Молох, чья кровь - бегущие деньги! Молох, чьи пальцы - десять армий! Молох, чья грудь - людоедское динамо! Молох, чье ухо - дымящаяся гробница!
Молох, чьи глаза - тысяча слепых окон! Молох, чьи небоскребы стоят на длинных улицах, как бесконечные Иеговы! Молох, чьи фабрики грезят и задыхаются в тумане! Молох, чьи дымовые трубы и антенны венчают города!
Молох, чья любовь - бесконечная нефть и камень! Молох, чья душа - электричество и банки! Молох, чья бедность - призрак гения! Молох, чья судьба - облако бесполого водорода! Молох, чье имя - Разум!
Молох, в котором я сижу одиноко! Молох, в котором я вижу ангелов во сне! Безумный в Молохе! Мудак в Молохе! Лишенный любви и безмужний в Молохе!
Молох, который рано проник в мою душу! Молох, в котором я - сознание без тела! Молох, который отнял у меня мой естественный экстаз! Молох, которого я покидаю! Проснись в Молохе! Свет льется с неба!
Молох! Молох! Квартиры-роботы! невидимые пригороды! скелетные сокровищницы! слепые столицы! демонические производства! призрачные нации! непобедимые сумасшедшие дома! гранитные члены! чудовищные бомбы!
Они сломали себе хребты, поднимая Молоха на небеса! Тротуары, деревья, радиоприемники, тонны! поднимая город на небеса, которые существуют и находятся повсюду вокруг нас!
Видения! предзнаменования! галлюцинации! чудеса! экстаз! спустились по Американской реке!
Мечты! поклонения! озарения! религии! весь этот корабль чувствительной херни!
Прорывы! за реку! сальто и распятия! смыты потоком! Взлеты! Богоявления! Отчаяние! Десять лет животных криков и самоубийств! Разум! Новые любви! Безумное поколение! на камнях Времени!
Настоящий святой смех в реке! Они видели все это! дикие глаза! святые вопли! Они прощались! Они прыгали с крыши! в одиночество! махая руками! неся цветы! Вниз к реке! на улицу!
Карл Соломон! Я с тобой в Рокленде
Где ты безумнее меня
Я с тобой в Рокленде
Где ты, должно быть, чувствуешь себя странно
Я с тобой в Рокленде
Где ты подражаешь тени моей матери
Я с тобой в Рокленде
Где ты убил своих двенадцать секретарш
Я с тобой в Рокленде
Где ты смеешься над этим невидимым юмором
Я с тобой в Рокленде
Где мы великие писатели на одной ужасной пишущей машинке
Я с тобой в Рокленде
Где твое состояние стало серьезным и о нем сообщают по радио
Я с тобой в Рокленде
Где способности черепа больше не пропускают червей чувств
Я с тобой в Рокленде
Где ты пьешь чай из грудей старых дев Ютики
Я с тобой в Рокленде
Где ты каламбуришь над телами своих медсестер, гарпий Бронкса
Я с тобой в Рокленде
Где ты кричишь в смирительной рубашке, что проигрываешь в настоящем пинг-понге бездны
Я с тобой в Рокленде
Где ты колотишь по кататоническому пианино, душа невинна и бессмертна, она никогда не должна умереть нечестиво в вооруженном сумасшедшем доме
Я с тобой в Рокленде
Где еще пятьдесят ударов током не вернут твою душу в ее тело из паломничества к кресту в пустоте
Я с тобой в Рокленде
Где ты обвиняешь своих врачей в безумии и планируешь еврейскую социалистическую революцию против фашистской национальной Голгофы
Я с тобой в Рокленде
Где ты расколешь небеса Лонг-Айленда и воскресишь своего живого человеческого Иисуса из сверхчеловеческой гробницы
Я с тобой в Рокленде
Где двадцать пять тысяч безумных товарищей вместе поют последние строфы Интернационала
Я с тобой в Рокленде
Где мы обнимаем и целуем Соединенные Штаты под одеялом, Соединенные Штаты, которые кашляют всю ночь и не дают нам спать
Я с тобой в Рокленде
Где мы просыпаемся, вырванные из комы электричеством, самолеты наших душ ревут над крышей, они прилетели сбросить ангельские бомбы, больница озаряет себя, воображаемые стены рушатся, о, тощие легионы, бегите наружу, о, звездно-полосатый шок милосердия, вечная война здесь, о, победа, забудьте о своем нижнем белье, мы свободны
Я с тобой в Рокленде
В моих снах ты идешь, истекая водой после морского путешествия, по шоссе через всю Америку, в слезах, к двери моего коттеджа на западе, в ночи.