Gabino
Barrera
no
entiende
a
razones
andando
en
la
borrachera,
cargaba
pistolas
con
seis
cargadores,
le
daba
gusto
a
cualquiera.
Usaba
el
bigote
en
cuadro
abultado,
su
paño
al
cuello
enredado,
canciones
de
manta,
chamarra
de
cuero,
traía
punteado
el
sombrero.
Sus
pies
campesinos
usaban
guareces
que
a
veces
a
raiz
andaban,
pero
le
cuadraba
pagar
los
mariachis,
la
plata
no
le
importaba.
Con
una
botella
de
caña
en
la
mano
gritaba
¡viva
zapata!,
porque
era
aranceno
el
indio
suriano,
hijo
de
muy
buena
mata.
Era
alto
y
bien
dado,
muy
ancho
de
espalda,
su
rostro
mal
enganchado,
su
negra
mirada
un
aire
le
daba
al
buitre
de
la
montaña.
Gabino
Barrera
dejaba
mujeres
con
hijos
por
dondequiera,
por
eso
los
pueblos
por
donde
se
paseaba
se
la
tenian
sentenciada.
Recuerdo
la
noche
que
lo
asesinaron,
venía
de
ver
a
su
amada,
dieciocho
descargas
de
moser
sonaron
sin
darle
tiempo
de
nada.
Gabino
Barrera
con
todo
y
caballo
cayó
por
la
balacera,
la
cara
de
ese
hombre
revolucionrio
cayó
besando
la
tierra.
Габино
Баррера,
опьяненный,
не
внимал
доводам
разума,
носил
пистолеты
с
шестью
обоймами,
доставляя
удовольствие
всем
и
каждому.
Носил
пышные,
квадратные
усы,
платок,
обмотанный
вокруг
шеи,
пел
песни
простых
людей,
носил
кожаную
куртку,
а
его
шляпа
была
украшена
затейливой
вышивкой.
Его
крестьянские
ноги
носили
грубые
сандалии,
которые
порой
совсем
изнашивались,
но
он
с
удовольствием
платил
мариачи,
деньги
его
не
волновали.
С
бутылкой
caña
в
руке
он
кричал:
"Да
здравствует
Сапата!",
потому
что
он
был
арансено,
индеец-сурианец,
сын
достойной
матери.
Он
был
высоким
и
статным,
широкоплечим,
с
грубоватым
лицом,
а
его
черный
взгляд
напоминал
взгляд
горного
грифа.
Габино
Баррера
оставлял
после
себя
женщин
с
детьми
повсюду,
поэтому
в
городах,
где
он
появлялся,
его
уже
ждал
приговор.
Помню
ночь,
когда
его
убили,
он
возвращался
от
своей
возлюбленной,
восемнадцать
выстрелов
из
"Мозера"
прозвучали,
не
дав
ему
ни
единого
шанса.
Габино
Баррера
вместе
с
лошадью
упал
под
градом
пуль,
лицо
этого
революционера
упало,
целуя
землю.