Paroles et traduction Алексей Горшенёв - Отрава

Отрава

Годы молодые с забубенной славой,
Отравил я сам вас горькою отравой.

Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли,
Были синие глаза, да теперь поблекли.

Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.
В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

Руки вытяну — и вот слушаю на ощупь:
Едем... кони... сани... снег... проезжаем рощу.

Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабый.
Душу вытрясти не жаль по таким ухабам.

А ямщик в ответ одно: По такой метели
Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели.

Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!
Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.
Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я.

Встал и вижу: что за черт — вместо бойкой тройки,
Забинтованный лежу на больничной койке.

И заместо лошадей по дороге тряской
Бью я жесткую кровать мокрою повязкой.

На лице часов в усы закрутились стрелки.
Наклонились надо мной сонные сиделки.

Наклонились и храпят: Эх ты: златоглавый,
Отравил ты сам себя горькою отравой.

Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли,—
Синие твои глаза в кабаках промокли.

Poison

Young years with roaring fame,
I poisoned you with bitter poison myself.

I don't know: is my end near or far,
Blue eyes, now faded.

Where are you, joy? Darkness and fear, sadness and resentment.
In the field, or in the tavern? I can't see anything.

I stretch out my hands and I listen by touch:
We're driving... horses... sleigh... snow... we're passing a grove.

Hey, coachman, drive as fast as you can! I was born strong.
I don't mind shaking my soul out over such bumps.

But the coachman only answers: In such a blizzard
It's very scary that the horses will sweat on the way.

You, coachman, I see, are a coward. This is not good for us!
I took the whip and began to lash the horses' backs.

I beat them, and the horses, like a blizzard, scatter snow in flakes.
Suddenly a jolt... and from the sleigh straight into a snowdrift.

I got up and saw: what the hell - instead of a dashing troika,
I lie bandaged on a hospital bed.

And instead of horses on the bumpy road
I beat a hard bed with a wet bandage.

On my face, the hands of the clock curled into a mustache.
Sleepy nurses bent over me.

They bent down and snored: Ah, you: golden-domed,
You poisoned yourself with bitter poison.

We don't know if your end is near or far,—
Your blue eyes are wet in the taverns.