Текст и перевод песни 43ai - Конец прекрасной эпохи

Конец прекрасной эпохи

Потому что искусство поэзии требует слов,
я, один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф победа зеркал
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя —
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты — невест белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки,
воробьиные кофты и грязь по числу щелочей,
пуританские нравы, белье; и в руках скрипачей
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь;
даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе, но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью; нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах,
кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то, чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека; то ли некая добрая фея
надо мной ворожит, — но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу, —
да чешу котофея.
То ли пулю в висок, точно в место ошибки — перстом.
То ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать, с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем? Все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газете в разделе из зала суда?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек, вниз лицом, у кирпичной стены,
но не спит, ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличить выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевкам на стене, и не князя будить: динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

The End of a Beautiful Era

For the art of poetry demands words,
I, one of the deaf, balding, sullen ambassadors
of a second-rate power, entangled with this one,
unwilling to violate my own brain,
serving myself clothes, I descend to the kiosk
for the evening paper.
Wind chases leaves. The dim glow of old bulbs
in these sad lands, whose epigraph is the victory of mirrors
with the aid of puddles creates an effect of abundance.
Even thieves steal an orange, scraping the amalgam.
However, the feeling with which you look at yourself —
I have forgotten this feeling.
In these sad lands, everything is calculated for winter: dreams,
prison walls, coats, toilets — the whiteness of brides
New Year's, drinks, second hands,
sparrow jackets and dirt by the number of alkalis,
puritanical morals, linen; and in the hands of violinists
wooden warmers.
This land is immobile. Imagining the gross volume
of cast iron and lead, you shake your head in a daze,
remembering the former power on bayonets and Cossack whips.
But eagles, like a magnet, land on the iron mixture;
even wicker chairs are held here
on bolts and nuts.
Only fish in the seas know the price of freedom, but their
muteness compels us to create our own
labels and cash registers. And space sticks out with a price list.
Time is created by death; needing bodies and things,
it seeks the properties of both in raw vegetables,
the rooster listens to the chimes.
To live in an era of accomplishments, having a sublime character,
unfortunately, is difficult. Lifting the dress of a beautiful woman,
you see what you were looking for, not new wondrous divas.
And it's not that Lobachevsky is strictly observed here,
but the expanded world must shrink somewhere, and here —
here is the end of perspective.
Either the map of Europe was stolen by government agents,
or the five-sixths of the world remaining
is too far away; or some kind fairy
is conjuring over me — but I can't escape from here.
I pour myself Cahors — I won't shout for the servant, —
and scratch the tomcat.
Either a bullet to the temple, exactly at the point of error — with a finger.
Or to jerk away from here by sea like a new Christ.
And how not to confuse, with drunken eyes, stunned by the frost,
a locomotive with a ship? You won't burn with shame anyway:
like a boat on water, it won't leave a trace on the rails
the wheel of a locomotive.
What do they write in the newspaper in the section from the courtroom?
The sentence has been carried out. Looking here,
the layman will see through glasses in a tin frame,
how a man lies, face down, by a brick wall,
but not sleeping, for he has the right to disdain the dome
pierced through.
The vigilance of this era is rooted in those
times, incapable in their general blindness
to distinguish those who fell out of cradles from fallen cradles.
The white-eyed Chud doesn't want to look further than death.
It's a pity, there are plenty of saucers, but no one to spin the table with,
to ask you, Rurik.
The vigilance of these times is the vigilance towards the things of a dead end.
It's not appropriate to spread your mind like a tree yet,
but to spit on the wall, and not to wake the prince: a dinosaur.
For the last line, oh, not to tear a feather from a bird.
For the innocent head, all there is to do is wait for the axe
and the green laurel.