Текст и перевод песни Nick Cave - Animal Static

Animal Static

Windowless. Mah shack is windowless.
Once there was a window – three, in fact –
but ah sealed them up with planks.
Ah cemented the ledges in broken bottles, just in case.
With the trapdoor in the ceiling shut and the front door
closed and the padlocks, bolts and chains checked,
ah could render the panting interior almost void of light,
penetrated only by the steaming needles and fast fins,
the guillotines and steak knives of leaked light – sun-silver lances,
like ah was the bikini-clad assistant in some
magician's trick gone horribly wrong.
Yes! Sometimes ah would watch steely sunlight, ragged,
serrated, saw me in half.
Ah spent an afternoon plugging the major leaks with plaster but the
minor clefts, pocks and crannies, the sly seeps and trickles,
the countless chinks in mah castellated armour, ah left unhindered.
Perforations. Air holes hammered in the lid of mah coop. Of mah coffin.
If the beasts were up to it we would talk.
In this hushed, sepulchral stillness,
with the air putrid, septic, heady and receptive,
a lot of thought waves got moved around.
Rat chat, crackling cat shriek, snake hissance and lizard fizz,
chipping rabbit blather, hare air, bug thrum –
beast din, muzzled, telepathic.
O but the drooling dog thoughts – dull, belligerent, doped,
full of mean transmission – blood, meat, sex and so on.
Lame, cock-eyed hill-bitches, agitated into a perpetual state of oestrus,
turning mean,
nasty, as they frot and butt and rut and hump in the ordure and straw,
gnash and grabble in their squatting capsules on the floor.
When their murgeoning got out of hand, ah would give them a goofball.
A calmative. OK – a comative.
One part water. One part White Jesus.
Half to one powdered sedative. Never failed.
A bowl or two of that – they lapped it up – and they'd be goo-gooing
like sucklings, all pooped out.
All the mad air slaked.
The feral static, the hate waves abated.
Ah would sit and nod and nanny these lumpen fadges of incumbent dung.
There were no in-between moods.
No slippers brought to the bedside.
No hobble around the block.
Either those brutes were in a state of high coma
or they were coming at your face.
But that's the way they had to be.
That's the way ah wanted it.
It's the way God had it organized.
That pack of riggish bitches and low bloods –
O they will get their chance to make good.
Like me. They will have their moment of Glory too.
And very soon, ah think, and very soon.
Let the sleeping dogs lie. But don't believe a word they say.
Ah am the Truth. Ah am the Light. Every dog has its day.
Ah am having mine now. Mah time is nigh.
You're too late, Mister Hay-Rake, Mister Spade.
Ah said, hey boss, take up that cross and put on your walking shoes.
Yes, you lose, Mister Noose.
Today belongs to me! Not thee! Me! Me! This day is mine!
Into the ranks of the elite ah climb, saying,
'This is the last day! This is the last day! The last day is mine!'
There are plenny others, brothers.
Take your pick. Take your hoe. Take your goddamn gallow.
Leave this day alone. Sift through all your yesterdays.
Don't count on your tomorrows.
Ah can see them coming and it's not a pretty sight.
The fear is here. The fright. Here is the night.

Животная Статика

Без окон. Моя хибара без окон, милая.
Когда-то было окно – даже три, если быть точным –
но я заколотил их досками.
Зацементировал проемы битым стеклом, на всякий случай.
С закрытым люком в потолке, запертой входной дверью
и проверенными замками, болтами и цепями,
я мог сделать задыхающееся нутро почти лишенным света,
пронзаемого лишь струйками пара и быстрыми плавниками,
гильотинами и разделочными ножами просочившегося света – солнечно-серебряными копьями,
словно я был ассистенткой в бикини в каком-то
фокусе фокусника, который пошел ужасно неправильно.
Да! Иногда я наблюдал, как стальной солнечный свет, рваный,
зубчатый, распиливал меня пополам.
Я потратил день, заделывая основные щели штукатуркой, но
мелкие трещины, выбоины и щелочки, хитрые протечки и струйки,
бесчисленные лазейки в моей зубчатой броне, я оставил без внимания.
Перфорация. Отверстия для воздуха, пробитые в крышке моего курятника. Моего гроба.
Если звери были к этому готовы, мы разговаривали.
В этой тихой, могильной тишине,
с гнилым, септическим, дурманящим и восприимчивым воздухом,
много мыслительных волн перемещалось вокруг.
Крысиная болтовня, треск кошачьего визга, змеиное шипение и ящеричье жужжание,
кроличья тарабарщина, заячий воздух, жучиное гудение –
звериный гам, заглушенный, телепатический.
О, а слюнявые собачьи мысли – тупые, воинственные, одурманенные,
полные подлого смысла – кровь, мясо, секс и так далее.
Хромые, косоглазые дворовые суки, возбужденные до вечной течки,
становятся злыми,
гадкими, когда трутся, бодаются, совокупляются и горбятся в нечистотах и соломе,
скрежещут и хватаются в своих сидячих капсулах на полу.
Когда их бурление выходило из-под контроля, я давал им дурман.
Успокоительное. Хорошо – комативное.
Одна часть воды. Одна часть Белого Иисуса.
Половина или одна часть порошкового седативного средства. Никогда не подводило.
Миска или две такого – они лакали это – и они начинали агукать
как сосунки, все выдохшиеся.
Весь безумный воздух угасал.
Дикая статика, волны ненависти стихали.
Я сидел и кивал, нянча эти грубые глыбы навозного дерьма.
Не было промежуточных настроений.
Никаких тапочек, принесенных к постели.
Никаких прогулок вокруг квартала.
Либо эти звери были в состоянии глубокой комы,
либо они бросались тебе в лицо.
Но именно такими они должны были быть.
Именно так я этого хотел.
Так это устроил Бог.
Эта свора распутных сук и низкородных –
О, у них будет шанс исправиться.
Как и у меня. У них тоже будет свой момент Славы.
И очень скоро, я думаю, очень скоро.
Пусть спящие псы лежат. Но не верь ни единому их слову.
Я есть Истина. Я есть Свет. У каждой собаки есть свой день.
Мой день сейчас. Мое время близко.
Ты опоздал, Мистер Грабли, Мистер Лопата.
Я сказал, эй, босс, возьми этот крест и надень свои походные ботинки.
Да, ты проиграл, Мистер Петля.
Сегодняшний день принадлежит мне! Не тебе! Мне! Мне! Этот день мой!
В ряды элиты я поднимаюсь, говоря:
'Это последний день! Это последний день! Последний день мой!'
Есть много других, братья.
Берите свою мотыгу. Берите свою чертову виселицу.
Оставьте этот день в покое. Просейте все свои вчерашние дни.
Не рассчитывайте на свои завтрашние дни.
Я вижу, как они идут, и это не самое приятное зрелище.
Страх здесь. Ужас. Вот и ночь.