Текст и перевод песни Bernard Lavilliers - Prose du Transsibérien et de la petite Jehanne de France

Blaise Cendrars
La Prose du Transsibérien et de la petite Jehanne de France
En ce temps-là j′étais en mon adolescence
J'avais à peine seize ans et je ne me souvenais
Déjà plus de mon enfance
J′étais à seize mille lieues du lieu de ma naissance
J'étais à Moscou, dans la ville des mille et trois
Clochers et des sept gares
Et je n'avais pas assez des sept gares et des mille
Et trois tours
Car mon adolescence était si ardente et si folle
Que mon cœur, tour à tour, brûlait
Comme le temple d′ Éphèse ou comme la Place Rouge
De Moscou quand le soleil se couche.
Et mes yeux éclairaient des voies anciennes.
Et j′étais déjà si mauvais poète
Que je ne savais pas aller jusqu'au bout.
Le Kremlin était comme un immense gâteau tartare
Croustillé d′or, avec les grandes amandes
Des cathédrales toutes blanches
Et l'or mielleux des cloches...
Un vieux moine me lisait la légende de Novgorode
J′avais soif et je déchiffrais des caractères cunéiformes
Puis, tout à coup, les pigeons du Saint Esprit
S'envolaient sur la place
Et mes mains s′envolaient aussi, avec des bruissements d'albatros
Et ceci, c'était les dernières réminiscences du dernier jour
Du tout dernier voyage
Et de la mer.
Pourtant, j′étais fort mauvais poète.
Je ne savais pas aller jusqu′au bout.
J'avais faim
Et tous les jours et toutes les femmes dans les cafés
Et tous les verres
J′aurais voulu les boire et les casser
Et toutes les vitrines et toutes les rues
Et toutes les maisons et toutes les vies
Et toutes les roues des fiacres qui tournaient en tourbillon
Sur les mauvais pavés
J'aurais voulu les plonger dans une fournaise de glaives
Et j′aurais voulu broyer tous les os
Et arracher toutes les langues
Et liquéfier tous ces grands corps étranges et nus
Sous les vêtements qui m'affolent...
Je pressentais la venue du grand Christ rouge
De la révolution russe...
Et le soleil était une mauvaise plaie
Qui s′ouvrait comme un brasier.
En ce temps-là j'étais en mon adolescence
J'avais à peine seize ans et je ne me souvenais
Déjà plus de ma naissance
J′étais à Moscou, où je voulais me nourrir de flammes
Et je n′avais pas assez des tours et des gares
Que constellaient mes yeux
En Sibérie tonnait le canon, c'était la guerre
La faim le froid la peste le choléra
Et les eaux limoneuses de l′Amour
Charriaient des millions de charognes
Dans toutes les gares je voyais partir les derniers trains
Personne ne pouvait plus partir car on ne délivrait plus de billets
Et les soldats qui s'en allaient auraient bien voulu rester...
Un vieux moine me chantait la légende de Novgorode.
Moi, le mauvais poète, qui ne voulais aller nulle part,
Je pouvais aller partout
Et aussi les marchands avaient encore assez d′argent
Pour aller tenter faire fortune.
Leur train partait tous les vendredis matin.
On disait qu'il y avait beaucoup de morts.
L′un emportait cent caisses de réveils et de coucous
De la Forêt-Noire
Un autre, des boîtes à chapeaux, des cylindres
Et un assortiment de tire-bouchons de Sheffield
Un autre, des cercueils de Malmoë remplis de boîtes de conserve
Et de sardines à l'huile
Puis il y avait beaucoup de femmes
Des femmes, des entre-jambes à louer qui pouvaient aussi servir
Des cercueils
Elles étaient toutes patentées
On disait qu'il y avait beaucoup de morts là-bas
Elles voyageaient à prix réduits
Et avaient toutes un compte-courant à la banque.
Or, un vendredi matin, ce fut enfin mon tour
On était en décembre
Et je partis moi aussi pour accompagner le voyageur
En bijouterie qui se rendait à Karbine
Nous avions deux coupés dans l′express et trente quatre coffres
De joaillerie de Pforzheim
De la camelote allemande "Made in Germany"
Il m′avait habillé de neuf, et en montant dans le train
J'avais perdu un bouton
Je m′en souviens, je m'en souviens, j′y ai souvent pensé depuis
Je couchais sur les coffres et j'étais tout heureux de pouvoir jouer
Avec le browning nickelé qu′il m'avait aussi donné
J'étais très heureux
Insouciant
Je croyais jouer aux brigands
Nous avions volé le trésor de Golconde et nous allions,
Grâce au transsibérien, le cacher de l′autre côté du monde
Je devais le défendre contre les voleurs de l′Oural qui avaient attaqué
Les saltimbanques de Jules Verne
Contre les khoungouzes, les boxers de la Chine
Et les enragés petits mongols du Grand-Lama
Alibaba et les quarante voleurs
Et les fidèles du terrible Vieux de la montagne
Et surtout, contre les plus modernes
Les rats d'hôtel
Et les spécialistes des express internationaux.
Et pourtant, et pourtant
J′étais triste comme un enfant
Les rythmes du train
La "moëlle chemin-de-fer" des psychiatres américains
Le bruit des portes, des voies, des essieux grinçant
Sur les rails congelés
Le ferlin d'or de mon avenir
Mon browning, le piano et les jurons des joueurs de cartes
Dans le compartiment d′à côté
L'épatante présence de Jeanne
L′homme aux lunettes bleues qui se promenait nerveusement
Dans le couloir et qui me regardait en passant
Froissis de femmes
Et le sifflement de la vapeur
Et le bruit éternel des roues en folie dans les ornières du ciel
Les vitres sont givrées
Pas de nature!
Et derrière, les plaines sibériennes, le ciel bas et les grandes ombres
Des Taciturnes qui montent et qui descendent
Je suis couché dans un plaid
Bariolé
Comme ma vie
Et ma vie ne me tient pas plus chaud que ce châle écossais
Et l'Europe tout entière aperçue au coupe-vent
D'un express à toute vapeur
N′est pas plus riche que ma vie
Ma pauvre vie
Ce châle
Effiloché sur des coffres remplis d′or
Avec lesquels je roule
Que je rêve
Que je fume
Et la seule flamme de l'univers
Est une pauvre pensée...
Du fond de mon cœur des larmes me viennent
Si je pense, Amour, à ma maîtresse;
Elle n′est qu'une enfant, que je trouvai ainsi
Pâle, immaculée, au fond d′un bordel.
Ce n'est qu′une enfant, blonde, rieuse et triste,
Elle ne sourit pas et ne pleure jamais;
Mais au fond de ses yeux, quand elle vous y laisse boire,
Tremble un doux lys d'argent, la fleur du poète.
Elle est douce et muette, sans aucun reproche,
Avec un long tressaillement à votre approche;
Mais quand moi je lui viens, de-ci, de-là, de fête,
Elle fait un pas, puis ferme les yeux
Et fait un pas.
Car elle est mon amour, et les autres femmes
N'ont que des robes d′or sur de grands corps de flammes,
Ma pauvre amie est si esseulée,
Elle est toute nue, n′a pas de corps
Elle est trop pauvre.
Elle n'est qu′une fleure candide, fluette,
La fleur du poète, un pauvre lys d'argent,
Tout froid, tout seul, et déjà si fané
Que les larmes me viennent si je pense à son cœur.
Et cette nuit est pareille à cent mille autres
Quand un train file dans la nuit
- Les comètes tombent -
Et que l′homme et la femme, même jeunes, s'amusent à faire l′amour.
Le ciel est comme la tente déchirée d'un cirque pauvre
Dans un petit village de pêcheurs
En Flandres
Le soleil est un fumeux quinquet
Et tout au haut d'un trapèze une femme fait la lune.
La clarinette, le piston, une flûte aigre et un mauvais tambour
Et voici mon berceau
Mon berceau
Il était toujours près du piano quand ma mère comme Madame Bovary
Jouait les sonates de Beethoven
J′ai passé mon enfance dans les jardins suspendus de Babylone
Et l′école buissonnière, dans les gares devant les trains en partance
Maintenant, j'ai fait courir tous les trains derrière moi:
Bâle-Tombouctou
J′ai aussi joué aux courses à Auteuil et à Longchamp
Paris-New York
Maintenant, j'ai fait courir tous les trains tout le long de ma vie
Madrid-Stockholm
Et j′ai perdu tous mes paris
Il n'y a plus que la Patagonie,
La Patagonie, qui convienne à mon immense tristesse,
La Patagonie, et un voyage dans les mers du Sud
Je suis en route.
J′ai toujours été en route
Je suis en route avec la petite Jehanne de France
Le train fait un saut périlleux et retombe sur toutes ses roues
Le train retombe sur ses roues
Le train retombe toujours sur toutes ses roues.
"Blaise, dis, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
Nous sommes loin Jeanne, tu roules depuis sept jours
Tu es loin de Montmartre, de la butte qui t'a nourrie,
Du Sacré-Cœur contre lequel tu t'es blottie
Paris a disparu et son énorme flambée
Il n′y a plus que les cendres continues
La pluie qui tombe
La tourbe qui se gonfle
La Sibérie qui tourne
Les lourdes nappes de neige qui remontent
Et le grelot de la folie qui grelotte comme un dernier
Désir dans l′air bleui
Le train palpite au cœur des horizons plombés
Et ton chagrin ricane...
"Dis, Blaise, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
Les inqiétudes
Oublie les inquiétudes
Toutes les gares lézardées obliques sur la route
Les fils télégraphiques auxquels elles pendent
Les poteaux grimaçants qui gesticulent et les étranglent
Le monde s'étire s′allonge et se retire comme un accordéon
Qu'une main sadique tourmente
Dans les déchirures du ciel, les locomotives en furie
S′enfuient
Et dans les trous, les roues vertigineuses les bouches les voix
Et les chiens du malheur qui aboient à nos trousses
Les démons sont déchaînés
Ferrailles
Tout est un faux accord
Le broun-roun-roun des roues
Chocs
Rebondissements
Nous sommes un orage sous le crâne d'un sourd...
"Dis, Blaise, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
Mais oui, tu m′énerves, tu le sais bien, nous sommes bien loin
La folie surchauffée beugle dans la locomotive
La peste, le choléra, se lèvent comme des braises ardentes
Sur notre route
Nous disparaissons dans la guerre en plein dans un tunnel
La faim, la putain, se cramponne aux nuages en débandade
Et fiente des batailles en tas puants de morts
Fais comme elle, fais ton métier...
"Dis, Blaise, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
Oui, nous le sommes, nous le sommes
Tous les boucs émissaires ont crevé dans ce désert
Entends les sonnailles de ce troupeau galeux
Tomsk
Tchéliabinsk Kainsk Obi Taïchet Verkné Oudinsk
Kourgane Samara Pensa-Toulone
La mort en Mandchourie
Est notre débarcadère est notre dernier repaire
Ce voyage est terrible
Hier matin
Ivan Oulitch avait les cheveux blancs
Et Kolia Nicolaï Ivanovitch se ronge les doigts
Depuis quinze jours...
Fais comme elles, la Mort la Famine, fais ton métier
Ça coûte cent sous,
En transsibérien, ça coûte cent roubles
En fièvre les banquettes et rougeoie sous la table
Le diable est au piano
Ses doigts noueux excitent toutes les femmes
La Nature
Les Gouges
Fais ton métier jusqu'à Karbine...
"Dis, Blaise, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
Non mais... fiche-moi la paix... laisse-moi tranquille
Tu as les hanches angulaires
Ton ventre est aigre et tu as la chaude-pisse
C'est tout ce que Paris a mis dans ton giron
C′est aussi un peu d′âme... car tu es malheureuse
J'ai pitié j′ai pitié viens vers moi sur mon cœur
Les roues sont les moulins à vent du pays de Cocagne
Et les moulins à vent sont les béquilles qu'un mendiant
Fait tournoyer
Nous sommes les cul-de-jatte de l′espace
Nous roulons sur nos quatre plaies
On nous a rogné les ailes,
Les ailes de nos sept péchés
Et tous les trains sont les bilboquets du diable
Basse-cour
Le monde moderne
La vitesse n'y peut mais
Le monde moderne
Les lointains sont par trop loin
Et au bout du voyage c′est terrible d'être un homme
Avec une femme...
"Blaise, dis, sommes-nous bien loin de Montmartre?"
J'ai pitié j′ai pitié viens vers moi
Je vais te conter une histoire
Viens dans mon lit
Viens sur mon cœur
Je vais te conter une histoire...
Oh viens! viens!
Aux Fidji règne l′éternel printemps
La paresse
L'amour pâme les couples dans l′herbe haute
Et la chaude syphilis rôde sous les bananiers
Viens dans les îles perdues du Pacifique!
Elles ont nom du Phénix, des Marquises,
Bornéo et Java
Et Célèbes à la forme d'un chat.
Nous ne pouvons pas aller au japon
Viens au Mexique!
Sur ses hauts plateaux les tulipiers fleurissent
Les lianes tentaculaires sont la chevelure du soleil
On dirait la palette et les pinceaux d′un peintre
Des couleurs étourdissantes comme des gongs,
Rousseau y a été
Il y a ébloui sa vie
C'est le pays des oiseaux
L′oiseau du paradis, l'oiseau-lyre
Le toucan, l'oiseau moqueur
Et le colibri niche au cœur des lys noirs
Viens!
Nous nous aimerons dans les ruines majestueuses
D′un temple aztèque
Tu seras mon idole
Une idole bariolée enfantine un peu laide
Et bizarrement étrange
Oh viens!
Si tu veux nous irons en aéroplane et nous survolerons
Le pays des mille lacs,
Les nuits y sont démesurément longues
L′ancêtre préhistorique aura peur de mon moteur
J'atterrirai
Et je construirai un hangar pour mon avion avec les os
Fossiles de mammouth
Le feu primitif réchauffera notre pauvre amour
Samowar
Et nous nous aimerons bien bourgeoisement
Près du pôle
Oh viens!
Elle dort.
Elle dort
Et de toutes les heures du monde
Elle n′en a pas gobé une seule
Tous les visages entrevus dans les gares
Toutes les horloges
L'heure de Paris l′heure de Berlin
L'heure de St Pétersbourg et l′heure de toutes les gares
Et à Oufa, le visage ensanglanté du canonnier
Et le cadran bêtement lumineux de Grocho
Et l'avance perpétuelle du train
Tous les matins on met les montres à l'heure
Le train avance et le soleil retarde
Rien n′y fait, j′entends les cloches sonores
Le gros bourdon de Notre - Dame
La cloche aigrelette du Louvre qui sonna la Barthélemy
Les carillons rouillés de Bruges-la-Morte
Les sonneries électriques de la bibliothèque
De New-York
Les campagnes de Venise
Et les cloches de Moscou, l'horloge de la Porte - Rouge
Qui me comptait les heures quand j′étais dans un bureau
Et mes souvenirs
Le train tonne sur les plaques tournantes
Le train roule
Un gramophone grasseye une marche tzigane
Et le monde, comme l'horloge du quartier juif de Prague,
Tourne éperdument à rebours.
Effeuille la rose des vents
Voici que bruissent les orages déchaînés
Les trains roulent en tourbillon sur les réseaux enchevêtrés
Bilboquets diaboliques
Il y a des trains qui ne se rencontrent jamais
D′autres se perdent en route
Les chefs de gare jouent aux échecs
Tric - trac
Billard Caramboles Paraboles
La voie ferrée est une nouvelle géométrie
Syracuse Archimède
Et les soldats qui l'égorgèrent
Et les galères et les vaisseaux
Et les engins prodigieux qu′il inventa
Et toutes les tueries
L'histoire antique
L'histoire moderne
Les tourbillons
Les naufrages
Même celui du Titanic que j′ai lu dans le journal
Autant d′images - associations
Que je ne peux pas développer dans mes vers
Car je suis encore fort mauvais poète
Car l'univers me déborde
Car j′ai négligé de m'assurer
Contre les accidents de chemin de fer
Car je ne sais pas aller jusqu′au bout
Et j'ai peur.
J′ai peur
Je ne sais pas aller jusqu'au bout
Comme mon ami Chagall
Je pourrais faire une série de tableaux déments
Mais je n'ai pas pris de notes en voyage
"Pardonnez-moi mon ignorance
Pardonnez-moi de ne plus connaître
L′ancien jeu des vers"
Comme dit Guillaume Apollinaire
Tout ce qui concerne la guerre
On peut le lire dans les Mémoires de Kouropatkine
Ou dans les journaux japonais
Qui sont aussi cruellement illustrés
A quoi bon me documenter
Je m′abandonne
Aux sursauts de ma mémoire...
À partir d'Irkountsk le voyage devint
Beaucoup trop lent beaucoup trop long
Nous étions dans le premier train
Qui contournait le lac Baïkal
On avait orné la locomotive de drapeaux
Et de lampions et nous avions quitté la gare
Aux accents tristes de l′hymne au Tzar.
Si j'étais peintre
Je déverserais beaucoup de rouge,
Beaucoup de jaune sur la fin de ce voyage
Car je crois bien que nous étions tous un peu fous
Et qu′un délire immense ensanglantait les faces énervées
De mes compagnons de voyage
Comme nous approchions de la Mongolie
Qui ronflait comme un incendie.
Le train avait ralenti son allure
Et je percevais dans le grincement perpétuel des roues
Les accents fous et les sanglots d'une éternelle liturgie
J′ai vu
J'ai vu les trains silencieux les trains noirs
Qui revenaient de l'Extrême-Orient
Et qui passaient en fantômes
Et mon œil, comme le fanal d′arrière,
Court encore derrière ces trains
À Talga
Cent mille blessés agonisaient
Faute de soins
J′ai visité les hôpitaux de Kranoïarsk
Et à Khilok nous avons croisé un long convoi
De soldats fous
J'ai vu dans les lazarets
Des plaies béantes des blessures
Qui saignaient à pleines orgues
Et les membres amputés dansaient autour
Ou s′envolaient dans l'air rauque
L′incendie était sur toutes les faces dans tous les cœurs
Des doigts idiots tambourinaient sur toutes les vitres
Et sous la pression de la peur
Les regards crevaient comme des abcès
Dans toutes les gares on brûlait tous les wagons
Et j'ai vu
J′ai vu des trains de soixante locomotives
Qui s'enfuyaient à toute vapeur
Pourchassés par les horizons en rut
Et des bandes de corbeaux qui s'envolaient
Désespérément après
Disparaître
Dans la direction de Port - Arthur.
À Tchita nous eûmes quelques jours de répit
Arrêt de cinq jours vu l′encombrement de la voie
Nous le passâmes chez Monsieur Iankéléwitch
Qui voulait me donner sa fille unique en mariage
Puis le train repartit.
Maintenant c′était moi qui avais pris place au piano
Et j'avais mal aux dents
Je revois quand je veux cet intérieur si calme
Le magasin du Père et les yeux de sa fille
Qui venait le soir dans mon lit
Moussorgsky
Et les lieder de Hugo Wolf
Et les sables du Gobi
Et à Khaïlar une caravane de chameaux blancs
Je crois bien que j′étais ivre
Durant plus de cinq cents kilomètres
Mais j'étais au piano et c′est tout ce que je vis
Quand on voyage on devrait fermer les yeux
Dormir
J'aurais tant voulu dormir
Je reconnais tous les pays les yeux fermés à leur odeur
Et je reconnais tous les trains au bruit qu′il font
Les trains d' Europe sont à quatre temps
Tandis que ceux d' Asie sont à cinq ou sept temps
D′autres vont en sourdine sont des berceuses
Et il y en a qui dans le bruit monotone des roues
Me rappellent la prose lourde de Maeterlinck
J′ai déchiffré tous les textes confus des roues
Et j'ai rassemblé les éléments épars d′une violente beauté
Que je possède
Et qui me force.
Tsitsika et Kharbine
Je ne vais pas plus loin
C'est la dernière station
Je débarquai à Kharbine comme on venait de mettre
Le feu au bureau de la Croix - Rouge.
O Paris
Grand foyer chaleureux avec les tisons entrecroisés
De tes rues et tes vieilles maisons
Qui se penchent au-dessus et se réchauffent
Comme des aïeules
Et voici des affiches, du rouge du vert
Multicolores comme mon passé bref
Du jaune
Jaune
La fièvre couleur des romans de la France à l′étranger.
J'aime me frotter dans les grandes villes
Aux autobus en marche
Ceux de la ligne Saint Germain - Montmartre
M′emportent à l'assaut de la Butte
Les moteurs beuglent comme les taureaux d'or
Les vaches du crépuscule broutent le Sacré - Cœur
O Paris
Gare centrale débarcadère des volontés
Carrefour des inquiétudes
Seuls les marchands de couleurs
Ont encore un peu de lumière sur leur porte
La compagnie internationale des Wagons-lits
Et des Grands Express Européens
M′a envoyé son prospectus:
C′est la plus belle église du monde
J'ai des amis qui m′entourent comme des garde-fous
Ils ont peur quand je pars que je ne revienne plus
Toutes les femmes que j'ai rencontrées
Se dressent aux horizons
Avec les gestes piteux et les regards tristes
Des sémaphores sous la pluie:
Bella, Agnès, Catherine
Et la mère de mon fils en Italie
Et celle, la mère de mon amour en Amérique
Il y a des cris de sirène qui me déchirent l′âme
Là-bas en Mandchourie un ventre tressaille encore
Comme dans un accouchement
Je voudrais
Je voudrais n'avoir jamais fait mes voyages
Ce soir un grand amour me tourmente
Et malgré moi je pense à la petite Jehanne de France.
C′est par un soir de tristesse
Que j'ai écrit ce poème en son honneur
Jeanne
La petite prostituée
Je suis triste je suis triste
J'irai au " Lapin agile "
Me ressouvenir de ma jeunesse perdue
Et boire des petits verres
Puis je rentrerai seul
Paris
Ville de la Tour unique
Du grand Gibet
Et de la Roue.

Блез Сандрар
Проза Транссибирской магистрали и маленькой Жанна де Франс
В то время я был подростком.
Мне было всего шестнадцать лет, и я ничего не помнил
Уже больше моего детства
Я был в шестнадцати тысячах лье от места своего рождения.
Я был в Москве, в городе тысяча третья.
Колокольни и семь вокзалов
И мне не хватало семи станций и тысячи.
И три круга
Потому что мой подростковый возраст был таким пылким и таким сумасшедшим
Что мое сердце, по очереди, горело
Как храм Эфеса или как Красная площадь
Из Москвы, когда солнце садится.
И мои глаза освещали древние пути.
И я уже был таким плохим поэтом
Что я не знал, как дойти до конца.
Кремль был похож на огромный тартарский торт
Хрустящий золотой, с большим миндалем
Все белые соборы
И медовое золото колокольчиков...
Один старый монах читал мне Сказание о Новгороде
Мне хотелось пить, и я расшифровывал клинописные символы
Затем, внезапно, голуби Святого Духа
Вылетели на площадь
И мои руки тоже взлетели вверх, с шорохом альбатросов.
И это были последние воспоминания о последнем дне.
В самую последнюю поездку
И от моря.
Тем не менее, я был очень плохим поэтом.
Я не знал, как дойти до конца.
Я был голоден.
И каждый день и все женщины в кафе
И все стаканы
Я хотел бы их выпить и разбить.
И все витрины и все улицы
И все дома и все жизни
И все колеса фиакров кружились в вихре.
На неправильных брусчатках
Я хотел бы погрузить их в печь с глефами.
И я хотел бы перемолоть все кости
И вырвать все языки
И разжижать все эти большие странные обнаженные тела
Под одеждой, которая меня бесит...
Я предчувствовал пришествие Великого Красного Христа.
О русской революции...
И солнце было плохой раной
Который открывался, как жаровня.
В то время я был подростком.
Мне было всего шестнадцать лет, и я ничего не помнил
Уже больше моего рождения
Я был в Москве, где хотел накормить себя пламенем
И мне не хватало башен и вокзалов
Что сотворили мои глаза
В Сибири гремела пушка, была война
Голод, холод, чума, холера
И илистые воды любви
Возили миллионы падальщиков.
На всех станциях я видел, как отправлялись последние поезда
Никто больше не мог уехать, потому что мы больше не выдавали билеты
И солдаты, которые уходили, с радостью остались бы...
Один старый монах пел мне Сказание о Новгороде.
Я, плохой поэт, который не хотел никуда идти,
Я мог пойти куда угодно
А также у торговцев было еще достаточно денег
Чтобы попытаться разбогатеть.
Их поезд отправлялся каждую пятницу утром.
Говорили, что погибло много людей.
В одном из них было сто ящиков с будильниками и кукушками.
Шварцвальд
Еще один, коробки для шляп, цилиндры
И ассортимент штопоров из Шеффилда
Еще один-гробы из Мальме, наполненные жестяными банками
И сардины в масле
Тогда было много женщин
Женщины, арендованные промежности, которые также могли служить
Гроб
Все они были запатентованы
Говорили, что там было много мертвых.
Они путешествовали со скидкой
И у всех были текущие счета в банке.
Так вот, однажды утром в пятницу наконец настала моя очередь
Мы были в декабре
И я тоже отправился сопровождать путешественника.
В ювелирном магазине, который направлялся в карбин
У нас было два купе в экспрессе и тридцать четыре сундука
Ювелирный магазин в Пфорцхайме
Барахло германии "Made in Germany"
Он одел меня во все новое и сел в поезд.
Я потерял пуговицу.
Я помню это, я помню это, я часто думал об этом с тех пор
Я лежал на сундуках и был счастлив, что могу играть
Вместе с никелированным Браунингом, который он мне тоже подарил
Я был очень счастлив
Беззаботный
Я думал, что играю в разбойников.
Мы украли сокровище Голконды и собирались,
Благодаря Транссибирской магистрали, скрыть ее на другом конце света
Мне пришлось защищать его от Уральских разбойников, напавших на него.
В saltimbanques Жюля Верна
Против хунгузов, боксеров Китая
И разъяренные маленькие монголы великого ламы
Алибаба и сорок воров
И преданные ужасного Старца Горы
А главное, против самых современных
Гостиничные крысы
И специалисты по международным экспрессам.
И все же, и все же
Мне было грустно, как ребенку
Ритмы поезда
"Железная дорога" американских психиатров
Шум дверей, дорожек, скрипучих осей
На замороженных рельсах
Золотой Ферлин моего будущего
Мой Браунинг, пианино и ругань карточных игроков
В соседнем отсеке
Поразительное присутствие Жанны
Мужчина в синих очках, нервно прогуливавшийся
В коридоре и который мимоходом смотрел на меня
Сморщенные женщины
И шипение пара
И вечный шум безумных колес в колеях неба
Окна матовые
Никакой природы!
А позади-сибирские равнины, низкое небо и большие тени
Молчаливые, поднимающиеся и опускающиеся
Я лежу в пледе.
Пестрый
Как моя жизнь
И моя жизнь не делает меня теплее, чем эта шотландская шаль
И вся Европа была замечена в ветровке
От экспресса до полного пара
Не богаче, чем моя жизнь
Моя бедная жизнь
Эта шаль
Потертые на сундуках, наполненных золотом
С которыми я катаюсь
Что я мечтаю
Что я курю
И единственное пламя во Вселенной
Это плохая мысль...
Из глубины моего сердца текут слезы.
Если я подумаю, Любовь моя, о своей любовнице;
Она всего лишь ребенок, которого я так считал
Бледная, безупречная, в глубине борделя.
Она всего лишь ребенок, блондинка, смеющаяся и грустная.,
Она не улыбается и никогда не плачет;
Но в глубине ее глаз, когда она позволяет тебе пить там,
Трепещет нежная серебряная лилия, цветок поэта.
Она кроткая и немая, без всякого упрека,
С длинной дрожью при вашем приближении;
Но когда я прихожу к ней, то оттуда, то оттуда, с вечеринки,
Она делает шаг, затем закрывает глаза
И сделал шаг.
Потому что она моя любовь, и другие женщины
Есть только золотые одежды на больших телах пламени,
Моя бедная подруга так взволнована,
Она вся голая, у нее нет тела
Она слишком бедна.
Она всего лишь откровенный, мимолетный флер,
Цветок поэта, бедная серебряная Лилия,
Весь холодный, совсем один, и уже такой выцветший
Пусть слезы придут ко мне, если я подумаю о ее сердце.
И эта ночь такая же, как и сто тысяч других
Когда поезд идет ночью
- Кометы падают -
И пусть мужчина и женщина, даже молодые, развлекаются сексом.
Небо похоже на разорванную палатку бедного цирка
В маленькой рыбацкой деревушке
Во Фландрии
Солнце-дымный пятачок.
И на самом верху трапеции женщина делает Луну.
Кларнет, поршень, кислая флейта и плохой барабан
А вот и моя колыбель.
Моя колыбель
Он всегда был возле пианино, когда моя мать, как Мадам Бовари,
Играл сонаты Бетховена
Я провел свое детство в висячих садах Вавилона
И школа буассоньер, на вокзалах перед отправляющимися поездами
Теперь я заставил все поезда бежать позади меня:
Базель-Тимбукту
Я также играл на гонках в Отей и Лоншан
Париж-Нью-Йорк
Теперь я всю свою жизнь гонял все поезда
Мадрид-Стокгольм
И я проиграл все свои ставки
Осталась только Патагония,
Патагония, которая соответствует моей огромной печали,
Патагония и путешествие в южные моря
Я уже в пути.
Я всегда был в пути
Я еду с маленькой Жанной де Франс.
Поезд совершает сальто и падает на все свои колеса
Поезд снова садится на свои колеса
Поезд всегда опускается на все колеса.
"Блез, скажи, далеко ли мы от Монмартра?"
Мы далеко, Жанна, ты уже семь дней ездишь верхом.
Ты далеко от Монмартра, от бугра, который тебя кормил.,
Из Святого Сердца, к которому ты прижалась
Париж исчез, и его огромная вспышка
Остался только непрерывный пепел
Падающий дождь
Разбухающий торф
Сибирь, которая вращается
Тяжелые снежные покровы, поднимающиеся вверх
И звон безумия, который гремит как последний
Желание в вороненом воздухе
Поезд пульсирует в сердце свинцовых горизонтов
И твое горе смеется...
"Скажи, Блез, далеко ли мы от Монмартра?"
Исследования
Забудь о заботах
Все косые станции ящериц на дороге
Телеграфные провода, на которых они висят
Гримасничающие столбы, которые жестикулируют и душат их
Мир растягивается и растягивается, как аккордеон
Пусть мучает садистская рука
В разрывах неба неистовые паровозы
Убегают
И в дырах, в головокружительных колесах, в устах, голоса
И собаки несчастья, которые лают на нас, преследуя
Демоны обезумели.
Металлоломы
Все это ложная сделка
Броун-рун-рун колес
Шоки
Поворот сюжета
Мы-гроза под черепом глухаря...
"Скажи, Блез, далеко ли мы от Монмартра?"
Но да, ты меня злишься, ты это прекрасно знаешь, мы далеко друг от друга.
Перегретое безумие ревет в Локомотиве
Чума, холера поднимаются, как раскаленные угли
На нашем пути
Мы исчезаем на войне прямо в туннеле
Голодная шлюха прижимается к облакам в раздевалке
И помет сражений в вонючих кучах мертвецов
Делай, как она, делай свое дело...
"Скажи, Блез, далеко ли мы от Монмартра?"
Да, мы есть, мы есть
Все козлы отпущения сгинули в этой пустыне
Услышь звуки этого буйного стада
Томск
Челябинск Каинск Оби Тайше Верхнеудинск
Курганская Самара-Тулон
Смерть в Маньчжурии
Является ли наша пристань для яхт нашим последним пристанищем
Это ужасное путешествие
Вчера утром
У Ивана Ульича были белые волосы.
А Коля Николай Иванович грызет пальцы.
Вот уже пятнадцать дней...
Делай, как они, смерть, голод, делай свое дело
Стоит сто под,
В Транссибирской магистрали это стоит сто рублей
Лихорадит банкетки и светится под столом
Дьявол за роялем
Его узловатые пальцы возбуждают всех женщин
природа
стамеска
Делай свое дело до карбина...
"Скажи, Блез, далеко ли мы от Монмартра?"
Нет, но ... оставь меня в покое ... оставь меня в покое.
У тебя угловатые бедра.
У тебя кислый живот, и у тебя горячая моча
Это все, что Париж вложил в твои руки
Это тоже немного души ... потому что ты несчастна.
Мне жаль, мне жаль, приди ко мне на мое сердце
Колеса - это ветряные мельницы в стране Коканья
А ветряные мельницы - это костыли нищего.
Вертится
Мы-тупицы в космосе
Мы катаемся на наших четырех ранах
Нам подрезали крылья,
Крылья семи наших грехов
И все поезда-дьявольские бильбоки.
Птичий двор
Современный мир
Скорость там не может, но
Современный мир
Далекие слишком далеко.
И в конце путешествия ужасно быть мужчиной
С женщиной...
"Блез, скажи, далеко ли мы от Монмартра?"
Мне жаль, мне жаль, приди ко мне
Я расскажу тебе одну историю.
Иди ко мне в постель.
Приди в мое сердце
Я расскажу тебе одну историю...
О, пойдем! Пошли!
На Фиджи царит вечная весна
Лень
Любовь мучает пары в высокой траве
И горячий сифилис бродит под банановыми деревьями
Приезжай на затерянные острова Тихого океана!
Они названы в честь Феникса, маркизы,
Борнео и Ява
И Целебес в форме кошки.
Мы не можем поехать в Японию
Приезжай в Мексику!
На его высокогорье цветут тюльпановые деревья
Раскидистые лианы - волосы солнца
Похоже на палитру и кисти художника
Потрясающие цвета, как гонги,
Руссо был там
Там была ослеплена его жизнь
Это страна птиц
Райская птица, птица-лира
Тукан, птица-пересмешник
А колибри гнездится в самом сердце черных лилий
Пошли!
Мы будем любить друг друга в величественных руинах
Из ацтекского храма
Ты будешь моим кумиром
Немного уродливый детский оскаленный идол
И странно странно
О, пойдем!
Если ты хочешь, мы полетим на самолете и полетим
Страна тысячи озер,
Ночи там непомерно длинные
Доисторический предок будет бояться моего двигателя
Я приземлюсь.
И я построю ангар для своего самолета с костями
Окаменелости мамонта
Первобытный огонь согреет нашу бедную любовь
Самовар
И мы будем любить друг друга по-буржуазному
Возле полюса
О, пойдем!
Она спит.
Она спит.
И во все времена мира
Она не съела ни одного.
Все лица, встреченные на вокзалах
Все часы
Время Парижа время Берлина
Время Санкт-Петербурга и время всех вокзалов
А в Уфе окровавленное лицо канонира
И тупо светящийся циферблат Грочо
И вечное продвижение поезда
Каждое утро кладет часы
Поезд движется вперед, а солнце задерживается
Ничего не поделаешь, я слышу звон колоколов
Большой Шмель Нотр-Дам
Колокольчик в Лувре, прозвеневший в честь Бартелеми
Ржавые куранты Брюгге-Ла-Морт
Электрические мелодии в библиотеке
Нью-Йорк
Кампании Венеции
И московские колокола, часы на Красных Воротах
Который считал мне часы, когда я был в офисе
И мои воспоминания
Поезд мчится по узловым узлам
Поезд катится
Граммофон grasseye - цыганская прогулка
И мир, как часы в Еврейском квартале Праги,
Резко поворачивает назад.
Развяжи розу ветров
Вот шуршат бушующие грозы
Поезда вихрем катятся по запутанным сетям
Дьявольские бильбоксы
Есть поезда, которые никогда не встречаются
Другие теряются в пути
Начальники вокзалов играют в шахматы
Трик-трак
Бильярдные Карамболи Притчи
Железная дорога - это новая геометрия
Сиракузский Архимед
И солдаты, которые его зарезали
И галеры, и корабли
И удивительные приспособления, которые он изобрел
И все убийства
Древняя история
Новая история
Вихрь
Кораблекрушение
Даже тот "Титаник", о котором я читал в газете
Так много изображений-ассоциации
Что я не могу развить в своих стихах
Потому что я все еще плохой поэт
Потому что Вселенная переполняет меня
Потому что я не позаботился о том, чтобы
Против железнодорожных аварий
Потому что я не знаю, как дойти до конца
И мне страшно.
Мне страшно.
Я не знаю, как дойти до конца
Как мой друг Шагал
Я мог бы сделать серию безумных картин
Но я не делал заметок во время путешествий
"Простите мне мое невежество
Прости меня за то, что я больше не знаю
Древняя игра в стихи"
Как сказал Гийом Аполлинер
Все, что связано с войной
Об этом можно прочитать в мемуарах Куропаткина
Или в японских газетах
Которые также жестоко иллюстрируются
Какой смысл документировать меня
Я сдаюсь.
К всплескам моей памяти...
Из Иркутска поездка стала
Слишком медленно, слишком долго
Мы были в первом поезде
Который обходил озеро Байкал
Мы украсили Локомотив флагами
И де лампион, и мы покинули вокзал
С печальными акцентами в гимне царю.
Если бы я был художником
Я бы пролил много красного,
Много желтого в конце этого путешествия
Потому что я думаю, что мы все были немного сумасшедшими
И что огромный бред заливал разъяренные лица
От моих попутчиков
Когда мы приближались к Монголии
Который храпел, как пожар.
Поезд замедлил ход.
И я воспринимал в вечном скрипе колес
Безумные акценты и рыдания вечной литургии
Я видел
Я видел тихие поезда, черные поезда.
Которые возвращались с Дальнего Востока
И которые превращались в призраков
И мой глаз, как Фанал сзади,
Все еще бегает за этими поездами
В Талге
Сто тысяч раненых агонизировали
Отсутствие заботы
Я побывал в краноярских больницах
А в Хилоке мы столкнулись с длинным конвоем
Безумные солдаты
Я видел в лазаретах
Зияющие раны от ран
Которые истекали кровью во все органы.
И ампутированные конечности танцевали вокруг
Или улетали в хриплом воздухе
Огонь был на всех лицах во всех сердцах
Глупые пальцы барабанили по всем стеклам.
И под давлением страха
Глаза слезились, как нарывы.
На всех станциях горели все вагоны
И я увидел
Я видел поезда из шестидесяти локомотивов.
Которые убегали во весь опор
Преследуемые безумными горизонтами
И взлетали стаи ворон,
Отчаянно после
Исчезнуть
В направлении Порт-Артура.
В Чите у нас было несколько дней передышки
Пятидневная остановка из-за перегруженности полосы движения
Мы провели его у господина Янкелевича
Кто хотел подарить мне свою единственную дочь в жены
Потом поезд снова тронулся.
Теперь я был тем, кто занял место за пианино.
И у меня болели зубы.
Я снова увижу, когда захочу, чтобы этот интерьер был таким тихим
Магазин отца и глаза его дочери
Который приходил вечером в мою постель
Мусоргский
И лидеры Хьюго Вольфа
И Пески Гоби
А в Хайларе караван белых верблюдов
Кажется, я был пьян.
Протяженностью более пятисот километров
Но я был на пианино, и это все, что я пережил
Когда мы путешествуем, мы должны закрывать глаза
Спать
Мне так хотелось спать.
Я узнаю все страны с закрытыми глазами на их запах
И я узнаю все поезда по шуму, который они издают
Поезда из Европы ходят в четырехколесном режиме
В то время как те, кто в Азии, находятся на расстоянии пяти или семи раз
Другие приглушают звуки колыбельных
И есть кто в монотонном стуке колес
Напоминают мне тяжелую прозу Метерлинка
Я расшифровал все запутанные тексты колес
И я собрал воедино разрозненные элементы жестокой красоты
Что у меня есть
И кто меня заставляет.
Цицика и Харбина
Я не собираюсь идти дальше
Это последняя станция
Я высадился в Харбине, как только что поставили
Пожар в офисе Красного Креста.
О Париж
Большой теплый камин с перекрещивающимися стенами
С твоих улиц и старых домов
Которые склоняются над ним и согреваются
Как бабки
И вот плакаты, от красного до зеленого.
Разноцветные, как мое краткое прошлое
Желтый цвет
Желтое море
Цветовая лихорадка Романов из Франции за границей.
Мне нравится тереть себя в больших городах
К идущим автобусам
Те, что на линии Сен-Жермен-Монмартр
Уводят меня на штурм Кургана
Моторы ревут, как золотые быки
Сумеречные коровы пасутся в Сакре-Кер
О Париж
Центральный вокзал пристани для Воль
Перекресток забот
Только торговцы цветами
Есть еще немного света на их двери
Международная компания по производству спальных вагонов
И от крупных европейских экспрессов
Прислал мне свой проспект.:
Это самая красивая церковь в мире
У меня есть друзья, которые окружают меня, как охранники
Когда я уезжаю, они боятся, что я больше не вернусь.
Все женщины, которых я встречал
Стоят на горизонте
С жалкими жестами и грустными взглядами
Семафоры под дождем:
Белла, Агнес, Кэтрин
И мать моего сына в Италии
И та, мать моей любви в Америке.
Раздаются крики сирены, разрывающие мне душу
Там, в Маньчжурии, живот еще вздрагивает.
Как при родах
Я хотел бы
Я бы хотел, чтобы я никогда не путешествовал
Сегодня вечером меня мучает великая любовь
И, несмотря на меня, я думаю о маленькой Жанна де Франс.
Это ночь печали
Что я написал это стихотворение в его честь
Жанна
Маленькая проститутка
Мне грустно, мне грустно.
Я пойду в " ловкого кролика "
Я снова вспоминаю свою потерянную молодость
И пить маленькие стаканчики
Потом я вернусь один.
Париж
Уникальный город-башня
Из большой виселицы
И колесо.